Парни, воевавшие с фашистами не жалея своей жизни, нежданно попали в наш советский
лагерь.
В нашей лаборатории лаборанткой работала Дуся Голубкова, родом из Армении. Среди
легионеров она узнала парня, ее земляка, Ашота. Они учились в одной школе, но Ашот был
старше на пять лет. Они полюбили друг друга, и по нашей просьбе в лагере зарегистрировали
их брак. Вскоре Дуся родила сына, а в это время Ашоту дали двадцать пять лет, непонятно за
что. Начальником лагеря был майор Журкин, очень умный и хороший человек. Под нашу
ответственность он отпускал Ашота, и тот жил у Дуси на квартире. Это продолжалось до
смерти Сталина, потом Ашота оправдали, и он уехал в Армению с семьей. Как дальше
сложилась их судьба, я не знаю. Но трагедия сотен людей развертывалась у нас на глазах, и
в меру своих сил мы старались сгладить эти ужасные случаи. И меня не миновала “чаша
сия”, порожденная гипертрофированной коммунистической идеологией. В 1953 году я
вернулся из какой-то командировки. Помню, что работы было много, оторваться от нее было
совершенно невозможно. Я вернулся домой только ночью. Следующий день был выходной, и
я решил прямо с утра пофотографировать своего маленького сына. Мы вывели малыша на
улицу, выбрали самое живописное место у дома: “ Улыбнись, малыш. Сейчас вылетит
большая и красивая птичка!” Если бы мы только знали, что ночью умер “вождь всех народов
товарищ Сталин”! Не прошло и часа, как на столе комбинатских энкаведешников оказалось
письмо, клеймящее позором: “этих евреев, которые так радовались смерти вождя, что
специально фотографировали ребенка в день его смерти и просили улыбнуться”. Не
вступись коллектив цеха, быть бы моему сыну безотцовщиной!
В 1953 году в стране развернулся “процесс врачей”,лживо инспирированный с
начала и до конца. Главная идея, заложенная в этот процесс спецслужбами страны по заказу
Сталина и по собственной инициативе, была депортация и уничтожение евреев на
территории Советского Союза, то есть, по сути, продолжение гитлеровского, фашистского
геноцида. Лишь смерть Сталина остановила эту трагическую акцию.
Именно тогда, мой заместитель Бадюков и главный бухгалтер завода Ильин решили
расправиться со мной. Мне было всего двадцать пять лет, и я еще не был готов к такой
человеческой подлости. Очень четко представляю себе, как Бадюков пишет на меня донос. А
ведь я помогал емц в освоении литейных премудростей: учился он плохо и еле-еле окончил
институт. Правда, с правописанием и речью у него были проблемы, он говорил “калидор”,
“булгахтерия”. Но ели бы только в этом дело? И в этой обстановке коммунисты нашего
34
завода проводят отчетно-выборное партийное собрание и избирают меня секретарем
парткома завода.
Никогда не забуду этого собрания в самой большой комнате заводоуправления.
Поздний вечер. Усталые люди. Их немного, около ста человек. Такой немногочисленной
парторганизация была потому, что основными работающими на заводе являлись ПФЛ и
спецвыселенцы, которые не имели права быть членами партии. Я смотрел на своих
товарищей и думал: “Что со мой будет через некоторое время? Наверное, пришла и моя
очередь подтвердить пословицу - от сумы и от тюрьмы не зарекайся”. И вдруг слышу, как
один за другим, выступают мастера, начальники участков, цехов и рекомендуют избрать меня
(!!!!) парторгом завода! Я не верил своим ушам. На таком предприятии ничего не делалось
без согласования с политотделом. Значит, и начальник политотдела Александр Иванович
Антипов и Борис Ниолаевич Чирков заранее все решили и подготовили! Была вторая
половина марта 1953 года. Весна пробуждалась не только в природе, но в нашем обществе
и в сердцах наших людей.
Можно себе представить, какой резонанс это произвело в нашем городке. В
руководстве комбината, его предприятий, а в комбинате работало триста тысяч человек, было
несколько сотен высококвалифицированных специалистов-евреев, которые тоже чувствовали
давление со стороны некоторых антисемитски настроенных группировок. Поздравили меня и
все спецвыселенцы – крымские татары, немцы, армяне и так называемые ПФЛовцы. Мы
чувствовали, что в отношении этих, ни в чем не повинных, людей тоже должно произойти
что-то хорошее.
Во второй половине 1953 года начался период реабилитации.
Не знаю, в чем причина, но кроме вышеописанного, у меня еще дважды произошли
неприятности с бывшим директором и главным инженером завода резинотехнических
изделий в Ташкенте, где все обошлось благополучно и повторилось на “АВТОВАЗе”, где все
было значительно трагичнее и закончилось не в мою пользу. Об этом я расскажу позднее.
Этот эпизод был тяжким для меня и моей семьи, а люди, авторы этих провокаций спокойно
живут, и нет у них никаких угрызений совести. Вероятно, и совести тоже нет.
Но попробую все же понять почему, как только я налаживал где-то дело до
самобеспеченности, т.е. тяжелый организационный период прошел, дело налажено, нужные
кадры расставлены так, что требуется минимальный контроль со стороны руководителя - тут
же находились очень активно желающие люди, занять, ставшую, по их мнению, спокойной,
должность. И стричь “купоны”. Причем активность этих людей проявлялась не в
налаживании технологических цепочек, что в конечном итоге и ведет к самообеспеченности,
а в интригах и происках против того кто и создал такое привлекательное для них состояние
дел. Вероятно, дело тут в генах , хромосомах и воспитании. Какие-то обстоятельства
формируют убеждения, что для достижения конъюнктурных целей хороши все методы, даже
подлые. Что быть специалистом и организатором не обязательно, можно просто вырвать у
другого его детище и паразитировать на этом. А на других можно наступить и плевать на то,
что с ними будет.
Итак, я стал партийным “боссом”. Работал добросовестно и много - в то время все
руководители работали очень много. Все начиналось в восемь утра, в пять уходили домой, а
в девять вечера снова на работу, до одиннадцати или двенадцати. Это ежедневно, кроме
субботы и воскресенья. Конечно, вечерние бдения можно было иной раз пропустить, но уже
сложился такой режим. Что касается партийных дел, я исполнял их аккуратно, но без
энтузиазма, и через два года попросил отставки и возвратился в цех. Собственно, будучи
парторгом, я практически не расставался с цехом, так как замены мне не было. Авторитет в
цехе, да и на заводе у меня был достаточно высок. Стиль поведения был такой. Утром я
приходил за полчаса до начала смены и стоял в центре корпуса. Со всем здоровался, но
никаких указаний или замечаний не делал, а просто стоял. Это организовывало людей, и к
началу смены все были на своих местах.
35
Даже сейчас, когда прошло много лет, мне снятся запахи литейного цеха. Запах
горячего жидкого металла, влажной высыхающей формовочной смеси, свежего дерева из
модельного отделения. Мои дети выросли, играя металлической стружкой и звездочками из
очистного барабана. С пяти лет я брал их с собой в цеха, и они впитывали новые
впечатления как маленькие веселые губки воду.
На заводе и в городе были сотни молодых специалистов, в основном из нашего
института. Мы все знали друг друга, дружили и, при необходимости, помогали. Нужно
сказать, что атомная промышленность в том объеме, что я описывал, то есть геология,
добыча, обогащение, ремонт и восстановление техники, а также изготовление нового
оборудования, делалось мальчиками и девочками возрастом двадцать два-двадцать пять лет.
Нам доверяли огромные материальные ценности, а главное – сверхсекретное и
сверхответственное производство. Например, весь руководящий состав энергетиков всего
