работы на комбинате, а это более десяти лет, я не помню, чтобы репрессировали кого-либо из
работников комбината.
Очень колоритной фигурой в литейном цехе был Константин Калиновский.
Профессию литейщика осваивал на Ижорском заводе, но началась война, и он ушел на
фронт, где попал в плен. Скитался по концентрационным фашистским лагерям до
освобождения Советской Армией. Потом – наши лагеря ПФЛ. В Ленинграде у него осталась
семья –жена и дочь. Жена отказалась от приезда на комбинат, хотя мы выделили
Калиновскому отдельную квартиру.
В 1953 году с репрессированных за немецкий плен сняли обвинения, и Константин
решил слетать в Ленинград к семье. Но тут сним злую шутку сыграла давняя “дружба с
Бахусом”. Это было осенью, период созревания винограда. Многие сами делали вино и
ставили его в больших двадцатилитровых бутылях. Калиновский тоже, как и все, делал вино,
и перед отъездом у него еще оставались две не выпитые бутыли. Он предпринимал все,
чтобы освободить их. Прием был такой: через резиновую трубочку, лежа на кровати, с
бутылью на столе, он пил до тех пор, пока рука не ослабевала держать химический зажим.
Когда рука падала, зажим автоматически перекрывал трубочку. Костя старался все выпить до
отъезда, но это ему практически не удалось, хотя отпил он, как в анекдоте, много.
Утром ребята-сталевары со смены повезли его в аэропорт. Самолеты летали на
короткие расстояния, и маршрут звучал так: Ленинабад – Ташкент – Джусалы – Актюбинск –
Пенза – Москва – Ленинград. На каждой остановке кто-то садился новый, кто-то выходил.
Стоянки продолжались по полтора-два часа, и на это время пассажиры выходили в город. В
самолете оставаться было нельзя, так как во время заправки горючим это запрещалось.
Самолет через полтора часа полета прибыл в Ташкент, все пассажиры вышли, и
члены экипажа вывели Константина Калиновского. Строгостей сегодняшних не было, никто
ничего не проверял и, соответственно, происшествий не ждали. Костю усадили на лавочку
на привокзальной площади, где он продолжал спать.
В это время другой проходящий самолет летел через Ташкент в Ленинабад, а там где-
то потеряли одного пассажира. Экипаж вышел на площадь и увидел спящего Калиновского.
Они приняли его за свою пропажу и посадили в самолет. Через два часа Костя был в
аэропорту Ленинабада, где его увидели знакомые и привезли в наш городок.. Этот эпизод
целую неделю был предметом разговоров всего комбината, включая его филиалы.
Меня все подначивали в разных ракурсах, но я вынужден был терпеть. В конце
позвонил Чирков и спросил, какая разница между Ленинградом и Ленинабадом, имея в виду,
что корни слов одинаковые. Я, конечно, тоже был не овечкой и сказал ему, что мы готовим
курс лекций по географии и обязательно прочтем его руководству комбината. У них тоже
были закидоны, которые можно было обсуждать.
Наряду с веселыми закидонами в нашей работе была масса неприятностей и
трагических ситуаций. Так, пункты снабжения ближайших рудников, были расположены на
левом берегу Сырдарьи, а наша центральная служба со всеми службами обеспечения
материалами, оборудованием, запасными частями и продуктами питания для населения
находилась на правом. Связь осуществлялась через понтонный мост, который навели
военные, и время от времени меняли понтоны и настил. Понятно, что нагрузки на мост были
огромные. Шел непрерывный поток в обе стороны. Туда – материалы, назад – руда и
большой поток людей. В один из весенних паводков мост разорвало, в реку упало несколько
автомобилей, погибли люди. Восстанавливали мост мы вместе с военными. И главное –
нужно было контролировать движение паводковых вод. Через каждые пятьсот-шестьсот
метров организовали круглосуточные контрольные пункты, соответственно, связь. Мост
вновь задействовали. Самолетами привезли несколько сот метров стальных канатов и
укрепляли конструкцию. К следующим паводкам мы уже готовились заранее и больше мост
не рвало.
38
После строительства Каракумской ГЭС надобность в понтонной переправе отпала. Но
я на всю жизнь запомнил мощь водной стихии.
Пришлось и не единожды прочувствовать силу и ужас от землетрясений.
Будучи студентом, мы как-то раз совершали побег с хлопка. Причиной побега
послужило то, что нас, десяток человек, поместили в одном отделении какого-то совхоза, где
жила одна семья, больная то ли сифилисом, то ли чем-то еще хуже. Водопровода, конечно, не
было, и вода была лишь в хаусе, из которого ее черпали и мы, и хозяева. Хаус представляет
собой небольшой водоем, вырытый в глиняной породе. Вода наполняется от дождя и
небольшого ручейка. Мы требовали перевода в другое отделение, но, как всегда, до нас не
было никому дела. Тогда собрались, и всей группой, с вещами, пошли домой.
Хлопок мы собирали в Голодной степи, а там, на десятки километров не было
селений дорог. И вот, с вещами, а главное, с постелями, мы шли километры и километры.
Вдруг начался дождь, почва, глина сразу раскисла, идти было очень тяжело. Девочки, а их
было четверо, вообще падали от усталости. Их вещи несли мы. Вдруг увидели чайхану –
радости нет предела! Сидим, поели плов, пьем чай. И в это время началось сильнейшее,
баллов в восемь, землетрясение. С потолка все сыплется, балка около двери лопнула. Я
выбиваю ногой окно, и мы все выскакиваем на улицу, а дождь шпарит как из ведра. Все это
продолжалось несколько секунд, потом еще десяток толчков, но уже ослабленных. В это
время во дворе чайханы появляется грузовик нашего института, в кабине – зам. нашего
декана, ответственный за хлопок. За день до этого он приезжал к нам в отделение, и мы его
заставили выпить стакан сырой воды их этого хауса. Встреча была не радостной, но до
Ташкента он нас довез.
Потом я видел последствия Ашхабадского землетрясения, когда погибло более ста
тысяч человек, и город был полностью разрушен. Можно себе представить силу природной
стихии, если обычный железнодорожный рельс был разорван и вертикально “вбит” в землю.
Лишь один житель Ашхабада не получил ни одной царапины. Перед землетрясением он
сильно напился и заснул на футбольном поле!
Спецвыселенцам жилось материально неплохо, а морально, конечно, была трагедия.
Особенно это касалось детей. У нас в цехе работал диспетчером по железнодорожным
вопросам некто Эбуев, я не помню, к сожалению, его имени. Он был крымский татарин,
большой души человек. У него было двое сыновей, Вячеслав и Ибрагим – отличные
мальчишки, учились на пятерки, но в институт их не брали. Пользуясь своей должностью
парторга, я упросил секретаря обкома, чтобы одного из них приняли в Ленинабадский
пединститут, а второго мы смогли отправить в Ташкент, но это было исключение, а не
правило. То же было с немцами из республики немцев Поволжья. Надо сказать, что в
комбинате национальный климат был хороший, в этом главная заслуга генерала Чиркова.
Мне бы хотелось описать еще один из ряда вон выходящий случай. После войны в семью
вернулся парень, крымский татарин. На фронте он совершил какой-то героический поступок
и стал Героем Советского Союза. По приезде к нам у него отобрали паспорт, и он стал
спецвыселенцем. К счастью, это продолжалось всего несколько месяцев, но факт такой был.
У этого парня были мама и сестра, они жили у нас в поселке, в одной комнате в
коммунальной квартире. Собралась группа ребят, не только татар, но и русских, немцев, и
объявили хошар. Хошар – это коллективная помощь. Несколько дней готовили материалы,
доски, делали кирпич. В воскресенье пятьдесят человек, если не больше, взялись за
постройку ему дома. Во дворе поставили несколько больших котлов, в которых готовили еду.
