– Я виновен, – произносит он, и его лицо искажает му?ка. – И без всякого суда.
Он отбрасывает ногой сломанный стул в сторону и садится на один из трех оставшихся. Я застываю на месте, не зная, как быть.
– В кармане был ее телефон, – произносит он, но так тихо, что я с трудом разбираю слова и подхожу на шаг ближе. – На нем осталось сообщение от меня. Последние мои слова ей, последнее, что она прочитала: «Убирайся к черту, лживая сука».
Его голова падает на грудь, плечи трясутся. Я стою так близко, что могу до него дотронуться. Я поднимаю руку и, дрожа, касаюсь его шеи сзади. Он не отстраняется.
– Мне искренне жаль, – говорю я, и это правда, потому что, хотя меня и привел в шок сам факт, что он мог так с ней разговаривать, я знаю, что можно любить человека и наговорить ему жутких вещей в приступе гнева или от обиды. – Эсэмэска еще ничего не значит. Если у них больше ничего нет…
– Думаете?
Он выпрямляется и стряхивает мою руку. Я обхожу стол и сажусь напротив. Он на меня не смотрит.
– У меня был мотив. Я плохо… Я не отреагировал адекватно, когда она ушла. Я подозрительно долго ее не искал. И подозрительно долго ей не звонил. – Он издает короткий смешок. – И к тому же, по словам Камаля Абдика, склонен к эмоциональному насилию. – Он переводит взгляд на меня, и его лицо озаряет надежда. – Вы… вы можете поговорить с полицией. Сказать им, что это не так, что он лжет. По крайней мере рассказать, что я любил ее, что мы были счастливы.
Я чувствую, как меня охватывает паника. Он думает, что я способна ему помочь. Он на меня надеется, а у меня для него нет ничего, кроме лжи.
– Они мне не поверят, – едва слышно бормочу я. – Они мне не поверят, потому что я ненадежный свидетель.
В комнате повисает молчание, и слышно, как в стеклянную дверь бьется муха. Скотт ковыряет засохшую кровь на щеке, и я слышу, как ноготь скребет по коже. Я отодвигаю стул назад, и ножки скрипят по кафелю. Скотт поднимает на меня глаза.
– Вы были здесь, – произносит он, будто до него только сейчас дошло, что я говорила ему четверть часа назад. – Вы были в Уитни в тот вечер, когда пропала Меган?
Кровь у меня в ушах стучит так, что я едва его слышу. Я киваю в ответ.
– Почему вы не рассказали об этом полиции? На его скуле дергается жилка.
– Я говорила. Я говорила им об этом. Но у меня не было… Я ничего не видела. Я ничего не помню.
Он поднимается, подходит к стеклянным дверям и отодвигает штору. Комнату мгновенно заливает нестерпимо яркий солнечный свет. Скотт стоит ко мне спиной, сложив руки на груди.
– Вы были пьяны, – констатирует он ровным голосом. – Но вы же должны помнить хоть что-нибудь! Вы должны… так вот почему вы все время возвращаетесь, верно? – Он поворачивается ко мне. – Почему вы все время мне звоните? Вам что-то известно.
Он говорит об этом, как о факте, не подвергая сомнению и не обвиняя.
– Вы видели его машину? – спрашивает он. – Подумайте. Синий «опель». Вы его видели?
Я качаю головой, и он сокрушенно вздыхает:
– Постарайтесь вспомнить! Что вы видели? Вы видели Анну Уотсон, но это ничего не значит. Вы видели… ну же! Кого вы видели?
Щурясь от солнца, я отчаянно пытаюсь собрать воедино обрывки воспоминаний, но все тщетно. Никаких зацепок, ничего полезного. Ничего, о чем можно рассказать. У меня была ссора. Или я стала свидетелем ссоры. Я споткнулась на ступеньках на станции, и мне помог подняться рыжеволосый мужчина. Мне кажется, он вел себя прилично, хотя теперь я его боюсь. Я знаю, что на голове у меня была рана, разбита губа, на руках синяки. Мне кажется, я помню, что оказалась в подземном переходе. Было темно. Я боялась и плохо соображала. Кто-то позвал Меган по имени. Нет, это было во сне. Не наяву. Я помню кровь. Кровь у себя на голове и руках. Помню Анну. А вот Тома не помню. Не помню ни Камаля, ни Скотта, ни Меган.
Он не спускает с меня глаз, ждет, что я скажу хоть что-нибудь, способное смягчить его боль, но сказать мне нечего.
– Тот вечер, – говорит он, – и есть ключ к разгадке. Он присаживается на стол возле меня спиной к окну.
На лбу и над верхней губой у него блестят капельки пота, а тело бьет мелкая дрожь, как при высокой температуре.
– Тогда все и случилось. Они так считают. Хотя и не уверены до конца… – Он запинается, но все же продолжает: – У них нет полной уверенности. Из-за состояния… тела. – Он делает глубокий вдох. – Но они считают, что все произошло тем вечером. Или сразу после него.
Он снова перешел на автопилот и разговаривает с комнатой, а не со мной. Я молча слушаю, как он рассказывает комнате, что причиной смерти послужили травмы головы, что череп Меган был пробит в нескольких местах. Никакого сексуального насилия, во всяком случае, его следов на теле они не обнаружили. К тому же тело уже начало разлагаться, так что сказать точно никто ничего не может.
Когда Скотт снова замечает меня в комнате, его глаза полны страха и отчаяния.
– Если вам что-то удастся вспомнить, вы должны мне помочь. Пожалуйста, Рейчел, постарайтесь вспомнить.
У меня внутри все переворачивается, когда я слышу, как он называет меня по имени, и я чувствую себя абсолютно несчастной.
Возвращаясь на электричке домой, я вспоминаю его слова и размышляю над ними. Неужели причина, по которой я не могу забыть всю эту историю, прячется у меня в голове? Неужели там есть нечто, что никак не дает мне покоя? Я знаю, что испытываю к Скотту чувство, которое ни называть, ни испытывать не должна. А что, если дело не только в этом? И если в моей голове действительно хранится какая-то важная информация, то извлечь ее поможет специалист. Например, психиатр. Или психотерапевт. Кто-то вроде Камаля Абдика.
Вторник, 6 августа 2013 года
Утро
Я почти не спала. Всю ночь я лежала, размышляя об этом и прокручивая все в голове снова и снова. Это глупо, безрассудно и бессмысленно? Это опасно? Я не знаю, что делаю. Вчера утром я записалась на прием к доктору Камалю Абдику. Я позвонила в приемную и поговорила с секретаршей, попросив записать меня именно к нему. Может, мне показалось, но она удивилась. Она сообщила, что он может принять меня сегодня в половине пятого. Так скоро? Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, а во рту пересохло, я сказала, что меня устраивает. Сеанс стоит семьдесят пять фунтов. Трехсот фунтов от матери надолго мне не хватит.
После записи на прием я уже не могла думать ни о чем другом. Мне страшно, но не буду скрывать, что перспектива встретиться с Камалем меня сильно интригует. Потому что все началось именно с него: я увидела его мельком, и вся моя жизнь сошла с накатанной колеи. Когда я увидела, как он целует Меган, изменилось все.
И мне необходимо с ним встретиться. Я должна что-то сделать, потому что полицию интересует только Скотт. Вчера его опять вызывали на допрос. Хотя они это не подтвердили, в Интернете выложили ролик, где он входит в полицейский участок в сопровождении матери.
Узел у него на галстуке был затянут слишком сильно и, казалось, душил его.
Все строят догадки. Газеты пишут, что полиция теперь действует более осмотрительно, поскольку не хочет оказаться под огнем критики из-за нового поспешно произведенного ареста. Высказывается предположение, что расследование зашло в тупик и его могут передать другой бригаде. В Интернете о Скотте пишут ужасные вещи, выдвигаются дикие, отвратительные версии. Размещаются ролики, где он со слезами на глазах просит Меган вернуться, их сопровождают фотографии убийц, которые также плакали с телеэкранов, якобы переживая за судьбу своих близких. Это страшно и бесчеловечно. Я лишь надеюсь, что он не заходит на подобные сайты. Потому что это разобьет ему сердце.
Каким бы глупым и безрассудным ни казалось мое решение, я собиралась встретиться с Камалем Абдиком, потому что, в отличие от всех этих досужих сочинителей, я видела Скотта. Видела его так близко, что могла до него дотронуться. Я знаю, какой он, и знаю, что он не убийца.
