– Пиши быстро, – сказал государь, – боярину Тихону Брагину землю пятьсот четей под Москвой отписать, сам знаешь какую, вчера об этом говорили, и триста рублей ему на обзаведение из казны выдать. Сергий Аникитович, – обратился он ко мне, – ты этому делу способствовал, так что тебе и боярина обустраивать. Бывшее подворье Бельских ему я отдаю, но жить там нельзя – пока обустроится, пусть у тебя будет. Тем более что ты обещал, что с носом он останется.
И, выдав такой каламбур, Иоанн Васильевич засмеялся. Все открыв рты смотрели на него. Видеть смеющегося царя доводилось редко.
Но долго царь не смеялся, и все вокруг тоже стали очень серьезны.
Я пригласил Браге следовать за собой и взял толмача, который, увидев в моих руках серебро, мог последовать за мной куда угодно.
Мы прошли ко мне в приказ, Браге, который шел сразу за мной, начал с любопытством оглядывать мой кабинет. Его взгляд сразу нашел полки с папками документов. Но затем он увидел самовар, стоявший на столе, и больше уже ничто его не интересовало. Конечно, он сразу понял, что это такое, но, когда я налил ему горячего сбитня в стакан с серебряным подстаканником, удивления в его глазах стало еще больше, и он начал задавать вопросы толмачу.
Его интересовало, кто и где делает все эти вещи. Когда услышал, что все это производство моих мануфактур, он понятливо кивнул и спросил, где я учился. Как же мне надоел этот вопрос! Если в Кремле мне его никто не задавал, положившись на волю Господню, то въедливые европейцы все пытались узнать – где же так хорошо учат.
Я объяснил, что нигде не учился и являюсь самоучкой и все в основном узнал из книг и собственных опытов.
В свою очередь я спросил, каким образом он приехал в Москву. И в течение минут двадцати слушал его экспрессивный рассказ про его приключения во время поездки от Нарвы до Москвы через леса и болота по ужасным дорогам, ночлеги в чистом поле и препоны во всех городах. И если бы не грамота государя, он бы, наверно, ехал еще месяц.
Самым комфортным было короткое путешествие на голландском купеческом судне, направляющемся в Нарву. Он очень удивлялся количеству кораблей, стоявших там на разгрузке, а я слушал его и надеялся, что теперь, с коренным изменением политической обстановки, шведам не удастся провести в жизнь свои планы отрезать Москву от Балтийского моря.
Слушая толмача, я все размышлял, как мне без него обойтись, потому как многие темы, которые я хотел затронуть, нужно было обсуждать без таких очевидцев. Но ничего не оставалось делать, так как, увы, датского языка я не знал.
Я объяснил ему, что государь поручил его моим заботам, до того как его усадьба будет приведена в божеский вид, и сказал, что специально поедем мимо, чтобы он увидел свое будущее место жительства.
После этого я предложил поглядеть на оборудование нашей аптеки, на что Браге с удовольствием согласился. Ходил он по лаборатории с выражением явного превосходства – видимо, у него в Ураниборге лаборатория была получше. Но он не видел еще лаборатории в лекарской школе, и я надеялся, что там он уже так гордо ходить не будет. После осмотра лаборатории, где Браге с Арентом довольно долго говорили, мы пришли обратно в кабинет. Толмач нас покинул. После этого я достал чистый лист бумаги и нарисовал чертеж Солнечной системы – Солнце в центре, эллиптические орбиты планет – и написал их латинские наименования. Затем на отдельном листе нарисовал Землю с ее осью вращения и Луну. Потом изобразил точками что-то подобное контуру нашей галактики и показал примерное место Солнечной системы в ней.
Затем отдал эти эскизы своему собеседнику. Тот долго внимательно рассматривал мои наброски, и, когда поднял глаза, я понял, что он мой с потрохами.
Несколько минут мы пытались общаться на латыни, но мои крохотные обрывки знаний, собранные из рецептов и латинских поговорок типа: «Fortuna non penis in manus non denis», – не помогли.
В конце концов я плюнул на такое общение и жестами предложил своему гостю последовать за мной, хотя тот все пытался выяснить, что я нарисовал на рисунке, где у меня была галактика. Видимо, я переоценил способности Браге к восприятию новых идей.
На коне он сидел не хуже меня, и мы отправились сначала к останкам усадьбы Бельских. Не скажу, что Браге был особо впечатлен этим печальным зрелищем. Но он уже знал о гигантской сумме, выделенной ему для строительства, и вместе со мной лазил по обгоревшим бревнам, выглядывая сохранившиеся строения.
Наконец он насмотрелся, и мы продолжили наш путь ко мне в усадьбу.
Там уже знали о госте, и для него и его семьи был приготовлен отдельный флигель.
В числе встречающих нас был и отец Варфоломей, который с мрачным выражением лица наблюдал, как какой-то схизматик с семьей собирается жить, пусть и временно, рядом с окормляемой им паствой. Но, скорее всего, он знал, что это распоряжение царя, а с ним никто не шутит, поэтому Варфоломей только продолжал глядеть и ничего не говорил.
Ко мне подошел ключник и доложил, что все мои распоряжения выполнены и жилье для гостей готово.
Тут подоспел и мой начальник безопасности, который, услышав речь Браге, обращенную ко мне, немедленно ответил тому на датском языке.
– Борис, да ты, никак, по-датски можешь говорить?
– Ну не так чтобы очень, – смутился мой начальник охраны, – был я в Дании, целый год там жил и нахватался слов. Вот кое-что помню.
– Ну что гость наш говорит, скажи?
– Так он только одно повторяет, хочет волшебное стекло увидеть. Про которое ему говорили.
– Ну что же, надо гостя уважить. Пусть Кузьма подзорную трубу принесет.
Через несколько минут появился Кузьма с подзорной трубой. Это была уже третья изготовленная им труба, и ее качество было значительно лучше прежних.
Я взял трубу, показал Браге на окуляр. Тот приложил трубу к глазам – и затем недоуменно посмотрел на меня.
Я вновь взял трубу в руки и, поднеся к глазам, медленно начал двигать ее половинки, добиваясь четкой картины. Затем вновь отдал ее в руки астронома. Тот направил трубу на дом и начал копировать мои движения. Неожиданно он застыл в одной позе и стоял так пару минут.
Опустив трубу, он начал внимательно рассматривать ее. А потом что-то выяснять у Кошкарова.
Тот повернулся ко мне и сказал:
– Хочет схизматик узнать, кто такое чудо сделал и как оно устроено.
– Ну так скажи ему, что сделали мастера мои, а вот как все это делается – расскажу ему, только если буду знать, что он здесь жить останется и тайну эту будет хранить, пока возможно. Да, и скажи еще, что труба эта не для рассматривания звезд, ею будем пользоваться, пока не сделана другая, специально чтобы рассматривать все небесные светила, в нее будет намного лучше видно.
Похоже, Браге проникся моей речью, потому что вопросы у него пока закончились. Я выделил ему сопровождающих, чтобы он мог привезти сюда свой обоз со своими домочадцами и скарбом.
Оставшись один, я наконец вздохнул свободнее и мог посмотреть своего больного, которого в сознании еще не видел.
Когда я вошел в комнату, Ходкевич не спал – он лежал с гримасой боли на лице.
На вопрос о самочувствии он сказал, что пока ничего, но вот живот побаливает. Я поставил ему термометр, такой же, как были сделаны для перегонки и ректификации спирта и прочего. В отличие от настоящего медицинского термометра его не надо было стряхивать, но зато и смотреть его надо было сразу, потому что при снятии градусника ртуть сразу начинала опускаться.
Температуры у него не было, да и живот был достаточно спокойным для перенесенной операции.
Я распорядился дать больному микстуру с небольшим обезболивающим эффектом и позвать меня, когда соберут капельницу, для того чтобы прокапать физраствор вечером.
Когда я вышел из палаты, меня поймал отец Варфоломей и вкрадчиво спросил:
– Скажи мне правду, Сергий Аникитович, просил ты государя себе в дом схизматика принять?
– Бог с тобой, отец Варфоломей, да я не знал ничего, вот тебе крест, как на исповеди говорю. Зачем мне здесь схизматики среди православных нужны, но кто я есть, чтобы царю перечить, когда он мне милость оказывает – боярина высокого рода, под его руку пришедшего, временно приютить.
