Ултен взвился на ноги. Он светился решимостью, какой позавидовал бы любой, даже самый отважный воин Славии [40].
Считается, хладнокровный боец сражается куда лучше того, кто горит ненавистью. Так-то оно так… но порой способность мыслить здраво только мешает.
Ловчан пытался распалить себя, превратить маленький уголёк ярости в настоящий костёр, кружащий голову и велящий действовать без оглядки, — не получалось. Зато сомнения росли, грызли изнутри: пленных освободить не получится, только умереть самим. И вместо погребального огня, пламени, уносящего душу в вышний мир, — оказаться, как пить дать, на требнике дикарского Юмолы?! Что может быть хуже? Дружинник мрачно поглядел на монаха.
Ултен тоже не верил в победу и насчёт участи своего кульдейского тела не обольщался. Его губы беззвучно шевелились, но не в молитве. Священник проговаривал имена родичей — сперва живых, после и умерших, прося последних не серчать, если чем обидел, и готовить бочку хмельного мёда, дабы отметить скорую встречу.
К стоянке пробирались окольным путём, заложив широкий крюк по лесу. Разум подсказывал — хоть бьярмы и знают об уцелевших врагах, караулить в лесу не будут. Но о том, что дикари потеряют всякую бдительность, можно и не мечтать.
Когда на лес спустилась тьма, принеся с собой недобрую тишину, дружинник и кульдей уже прятались среди молодых, приземистых елей. Ниже, всего в двух десятках саженей, суетился враг.
Вот узкие, длинные долблёнки бьярмов, вытащенные на берег. А в нескольких десятках шагов, кучкой, сидят повязанные пленные. Лиц в темноте не рассмотреть, только очертания. Посреди лагеря тускло мерцает пламя. Но уж разгорается — ярче и ярче, освещая уложенные в ряд трупы. Одежд на мертвецах нет.
Зверь появился внезапно. Просто шагнул из темноты в освещённый круг. Тут же припал к земле, пошёл, тяжело передвигая лоснящееся тело. После взвыл. Не волком, не медведем, а иначе. Ни Ловчан, ни Ултен прежде подобных звуков не слыхивали.
Будто вторя голосу зверя, пламень взметнулся к небу. Кажется, усеянная звёздами высь содрогнулась.
Кульдей первым различил клыки-бивни, огромные, до самой земли. Едва сдержал рвущийся из груди ужас. В тот же миг зверь поднялся на задние лапы и начал обходить костёр по внутреннему кругу, а священник осторожно выдохнул — не чудище, человек облачённый.
Бьярмы обступили костёр, внимая каждому жесту, каждому шагу вожака. В отсветах пламени они со спины не сильно отличались от своего предводителя.
Вскоре к шуму прибоя добавился низкий, гортанный звук. Ултен различил в нём песнь самой Преисподней. Уродливая рогатая морда диавола привиделась ему средь огненных языков — владыка Зла довольно скалился, предвкушая пир.
— Пойдём, — выдохнул кульдей.
Дружинник только зубами заскрежетал.
— Пойдём, — повторил Ултен.
— Рано, — процедил Ловчан.
— Нам всё равно не выстоять, — зашептал священник. — Так хоть обряд дикарский оборвём.
Воин оскалился, прошипел:
— Нет. Мы лучше свой обряд сотворим. Да такой, что бьярмы от всех богов отрекутся!
Кажется, кульдей впервые не испугался кровожадности словена.
— А разве одно другому мешает? — послышался сзади насмешливый шепот.
Обернулись разом. Ултен торопливо перекрестился, а Ловчан начал чертить в воздухе обережный знак, что ещё больше развеселило пришельца.
— Но как? — наконец выпалил священник. — Мы думали…
— А мне воевода с детства говорил, что думать вредно! — оскалился Розмич. — Рубить надо, чтоб руки не дрожали!
— И всё-таки? — поддержал кульдея Ловчан.
Розмич небрежно махнул ручищей.
— После расскажу.
— А нас-то как нашёл? — не унимался Ловчан.
— Чутьё! — заговорщицки прошептал «меченый» и важно ткнул пальцем в небо.
Впрочем, рассказывать о своём спасении правду не собирался. Не поверят.
…Сквозь ресницы Розмич углядел Его — высоченного, косая сажень в плечах. Борода волховская, седая.
