— Что ж, будь по-твоему. Кто готов сразиться с… князем?
Толпа алодьчан взорвалась криками, их примеру последовали и новгородцы, и воины Русы. Проучить предателя мечтал каждый.
— Я сам выберу! — прокричал Полат. — Это моё право!
— Неужели? — делано удивился Олег. — И с кем хочешь сразиться? Может быть, со мной? Или Гудмундом?
— С Розмичем!
Теперь уже и сам мурманин от смеха не удержался.
— Что? — возмутился Полат. — Твой дружинник оклеветал меня! И если ты, владыка, отказываешься покарать его ложь, его покарают боги! Моей рукой…
Олег едва не согнулся пополам от хохота, на глаза навернулись слёзы.
— Выбор, достойный князя! — простонал мурманин сквозь смех. — Ты бы ещё Ингоря на поединок позвал!
Заслышав своё имя, Розмич растолкал соратников и, прихрамывая, подошёл к Олегу. Правая рука висела бессильной плетью, но на разбитых в кровь губах такая ухмылка, что половина знатных мужей осеклась, подавилась весельем. Олег тоже посерьёзнел.
— Княже, дозволь! — сказал дружинник и едва не упал, пытаясь поклониться владыке.
— Не позволю! — твёрдо заявил тот.
— У меня не меньше причин желать этого поединка, чем у него, — настаивал Розмич.
Олег заскрежетал зубами и вместо препирательств велел позвать Мизгиря.
Грузный волхв смотрел на раненого пристально. Розмичу показалось — всё тело насквозь видит, даже кости. Особенно внимательно Мизгирь изучал глаза.
— Ну, что скажешь, волхв? — поторопил Олег. — Можно ему драться?
Седовласый покачал головой, ответил:
— Слишком истощён и одурманен немного. Видать, не только голодом морили, но и травили в дороге. Ну а про руку и вовсе молчу.
— А вылечить можешь?
— Так, чтобы за миг? Нет… Боюсь, такое даже богам не по силам.
— Всё слышал? — вопросил Олег строго. — Не боец ты сейчас. Другой на поединок пойдёт! А Полат-то каков…
— Княже! — перебил Розмич. — Я справлюсь. Не железом, так злостью убью! Дозволь!
Вокруг забурчали, заспорили. Но поддержки Розмичу не выказывал никто. Где это видано, чтобы на суд божий здоровый против раненого выходил? К тому же безрукого.
— Княже…
Лицо мурманина стало хищным. Он сделал шаг навстречу, заговорил так тихо, что, кроме Розмича, никто не услышал:
— Пойми! Если ты не справишься, народ решит, что Полат прав! А ты, мой дружинник, клеветник. И я, стало быть, лжец.
— Зато… — Розмич запнулся от подступившей обиды и страха — что, если Олег и впрямь запретит выйти на поединок? — Зато, если сдюжу, никто никогда не усомнится в его виновности!
Несколько неимоверно долгих мгновений сражались взглядами. Мудрость против упрямства, праведный гнев против безрассудной ярости.
— Ладно, — выпалил Олег. — И да помогут тебе боги!
Розмич отвёл взгляд, запоздало сообразил, как надерзил владыке. Тут же поймал понимающую улыбку Гудмунда. Кажется, брат Олега даже подмигнул.
— Меч! — приказал мурманский князь.
Всё тот же Гудмунд шагнул к Розмичу, протянул заноженный клинок. Шепнул напоследок:
— Остроту на себе не проверяй. Я самолично его правил.
Раненый улыбнулся уголком разбитого рта — уж за кем, а за Гудмундом заточку проверять точно не стоит. Этот вострит так, что только коснёшься — без пальца останешься…
Место для поединка освобождали нехотя, потому как его исход был яснее ясного. Все понимали — проигрыш Розмича заставит отпустить предателя восвояси. А каких дел натворит освобождённый Полат, даже представить страшно.
Раненый ловил на себе негодующие взгляды, но оставался спокоен, как могильный камень. Пусть знатные мужи и дружинники воображают, что хочется, а он всё равно победит. Для этой победы самой жизни не жаль. Полат причинил слишком много зла, но никто, кроме Розмича, карать не вправе.
Едва Розмич и Полат оказались в кругу, клонящееся к горизонту солнце засияло стократ ярче. Будто вышние боги и впрямь решили глянуть на поединок. Эту перемену заметили все — толпа загудела с новой силой, послышались ликующие возгласы.
Полат казался невозмутимым, только громадные желваки ходили под густой бородой, выдавая беспокойство. Князь, как и Розмич, был без брони. Он
