Драка закипела с новой силой — мутузили, колошматили, втаптывали в пыль, таскали друг друга за грудки. А первый тихий всхлип одного из отроков прозвучал для местных, как победный гул рога. Но чужаки и не думали сдаваться, кидались на противников яростно, били с такой злобой, о какой мужичье даже не слыхивало. Торни и Добря сходились снова и снова, оба утирали разбитые носы.
— Хватит! — заревело над головами.
Но объятые жаждой мести мальчишки даже не вздрогнули. Продолжали катать друг дружку по земле, пинать, кусать. По пыльной дороге крупными рубинами рассыпались капли крови, клочки волос и одежды.
— Прекратить драку! — снова взревел голос.
Сквозь звон в ушах Добря узнал воеводу и ринулся на Торни, как голодный медведь. Схватил за ворот, приподнял и швырнул в сторону. Рыжий Торни не смог воспротивиться, отлетел, врезался в стайку других отроков. Те уже бросили драться, угрюмо отталкивали врагов, повинуясь призыву дядьки. Городские мальчишки тоже отступили, бросали на отроков боязливые взгляды, но в облике каждого было столько достоинства… Глазами кричали — если бы не старший, не сносить вам голов!
— Стоять! — прорычал Сигурд.
И драка утихла окончательно.
На суровом лице воспитателя играла кривоватая усмешка, глаза горели смехом. Воевода не смог скрыть довольство, даже руки потер нетерпеливо.
— Так, так… И что здесь произошло? — пробасил он.
Мальчишки сбились в стаи, молчали по-взрослому сурово, мерили друг друга сердитыми взглядами. Из разбитых носов сочились тонкие ручейки крови, но никто даже не пытался утереться. На румяных щеках отроков ссадины, да и изморенные мордашки городских не лучше. Почти у каждого вот-вот расцветет по дюжине синяков. Наконец, кто-то из «княжьих» выпалил:
— Они украли нашу одежду!
Добря не смог сдержать улыбку.
— О как… — протянул Сигурд бесцветно. Он деловито поправил пояс, вновь сложил руки на груди. — Позор. Обворовали, как девок на сенокосе. А вы чего? Не следили?
Отроки дружно молчали, в свое оправдание потирали кулаки и пытались уничтожить взглядами тех, кто нагло хихикал напротив.
— Значится, не следили, — заключил Сигурд. И обратился к местным с какой-то особой, едва уловимой нежностью: — А вы чего проказничать вздумали?
Прежде городские и мечтать не могли о таком внимании, сразу прекратили хихикать, потупились. Обнаружив, что смельчаков в толпе соратников нет, Добря надул грудь и шагнул вперед. Взгляд уперся в грозную фигуру воеводы, но мальчишечий голос не дрогнул:
— Силой помериться хотели. Сперва по-хорошему просили, но они трусили, отбрехивались. Пришлось опозорить.
Старший смерил Добрю загадочным взглядом, уголки губ поползли вверх.
— Как звать?
— Добрей. Добродеем, — отозвался зачинщик.
— Молодец, Добродей. Для воина хитрость порою важней отваги будет. И дерешься неплохо. Хвалю! Жаль, что среди княжьих отроков таких храбрецов нет. А ведь смельчаки ой как нужны.
Мальчишка гордо вышагивал по тихим улочкам, голову задирал так, что даже спотыкался. Поодаль, затаив дыхание, топали остальные. Благоговейное молчание изредка нарушали радостные вскрики и похвалы.
— То-то! — рассуждал Добря. — Будут знать! Воевода Сигурд абы кого не похвалит!
Настроение забияки испортилось, как только ступил на порог дома. Отец — плотник, военных хитростей не разумеет и не ценит. Жаль ещё, рука у него тяжелая… и пороть умеет, как никто другой.
— Ишь! — приговаривал Вяч. — В отроки ему захотелось! В княжеские! Я те покажу!
А отходив ремнем, все-таки прижал хнычущего сына к груди, проговорил устало:
— Добря, да ты пойми… Так мир устроен, и ничего с этим не поделаешь. Одному на роду написано княжить, другому — воевать, третьему — доски строгать… Не быть тебе воином, никогда не быть. Так что оставь пустые выдумки.
Попа болела страшно, горела, будто сел на раскаленную сковороду. Но ревел Добря не от боли. От обиды второй день плакал. Под вечер мамка нашла мальчугана в клети?, всплеснула руками, но он вырвался, некоторое время хоронился за поленницей, после пробрался в избу и забился в любимый угол, с головой накрылся одеялом.
— Добря, ты здесь?
