Чувствую, как к горлу моему прикасается холодная зазубренная сталь.
– Почему ты с ними? Почему силу не взял? Глу-упый какой…
Призрак ухитрился вытащить у меня нож «Катран» и теперь приставил его чуть выше кадыка. В глазах у меня потемнело. Морозец прошел по позвоночнику. Это смерть. Смерть с детским капризным голоском:
– Глу-упый…
А прямо передо мной растекается лужа крови. Я затаил дыхание и от помрачения ума даже не способен понять, кто из моих людей убит, из чьего тела кровь хлещет, как из ведра.
Господи…
Вдруг откуда-то сверху… точно, со второго этажа, доносится голос Клеща:
– Сынок, тихонечко. Тебя же зовут Сынок? Я успею нажать, что бы ни делал.
Ласково так говорит. Успокоительным тоном. К кому он обращается: ко мне или к пятнистому?
Я чувствую пальцы призрака. Теплые. Кожа – шершавая, словно нулевая наждачка…
– Ты у нас герой, сынок, ты храбрый и сильный. Ты ведь не хочешь, чтобы я нажал на спуск? Тогда весь твой ум исчезнет.
Это он не мне.
Палец у меня лежит на спусковом крючке, вот только ствол повернут вперед, а не назад. Могу хоть весь рожок выпустить безо всякого вреда для сверхсталкера, чье дыхание я сейчас ощущаю затылком.
Сзади слышится шип, словно недовольный кот…
Хык!
Нож звенит наверху, ударился о какую-то железяку. Лезвие убралось от моего горла, но слева на шею легла рука сверхсталкера. Два пальца легли над кадыком и слегка сдавили. Мне стало трудно дышать.
Это мой нож полетел в Клеща?
Я начал немного соображать. Мой второй нож… из дамасской стали… он меня раньше очень выручал… достать, ударить?
Кто-то застонал у меня за спиной. Михайлов. Это точно Михайлов… ранен?
Изо рта у призрака воняло тухлятиной.
Нет, достать нож и ударить я не успею. Был бы он человеком, я бы, пожалуй, рискнул. Долбануть автоматом назад, за спину?
– Сынок, ты ничего не изменил своим броском. Теперь тебе говорю, Тим: не шевелись, не дергайся.
Клещ стоял на втором этаже, загородившись поводырем. Поводырь, прижатый животом к перильцам, которые шли по периметру «книжной галереи», не смел и пикнуть. Вниз свешивался ремень его автомата. Из плеча у него обильно текла кровь. Мочка правого уха была оторвана пулей, и оттуда тоже сочилась кровь, правда, как-то лениво… Скорее всего, Клещ приставил к его затылку дуло.
Даже оттуда, сверху, почти не выглядывая из-за фигуры поводыря, он угадывал мои намерения.
– А теперь тебе, сволочь, говорю, – обратился Клещ к поводырю, – если твой парень прибьет моего, у меня больше шанс попасть по нему, чем у всех, с кем он до сих пор сталкивался.
Тот харкнул, а говорить ничего не стал.
– Ты не уйдешь отсюда, – добавил Клещ. – Либо я тебя убью, либо я тебя уведу. Второе, согласись, лучше. Клянусь, будешь жить.
– Взамен? – хрипло спросил поводырь.
– Отдай его.
– Невозможно. Хочешь, отпустим твоего щенка и тебя самого?
Клещ издал сиплый клекот. Вот мля, это ведь его настоящий смех. Два года не слышал. Когда он Яковлеву в лицо смеялся, это было ненастоящее, деланое. А сейчас его рассмешили капитально, всерьез.
– Ты же знаешь, кто я, прыщ. Ты знаешь, что мне жизнь похер.
– Не знаю я, кто ты.
– Значит, ты еще слабее, чем я думал. Не помнишь ни рожна. Дубина, как же ты в поводыри-то к нему пошел? Ты, стружка обоссанная?
Тот ничего не ответил на оскорбления Клеща. Тогда я подал голос:
– Цугцванг, душегуб. Хочешь, дай ему команду, пусть убьет меня. Мне тоже похер.
Это, ребята, враньё. Мне очень даже не всё равно, выберусь я отсюда или нет. Все клеточки мои вопят: «Жить!» Но это же мразь, падаль ходячая, при ней только дай слабину, и она на тебе ездить захочет. Никогда я им своей слабины не покажу. Лучше сдохнуть.
– Тогда о чем торг? – спросил поводырь и сделал какое-то резкое движение.
В ту же секунду пальцы призрака нажали сильнее, и у меня перед глазами поплыло.
Кто-то вскрикнул, послышалась ругань…
