рифма. Да это стихи!
– Стихи? – изумился Рерих.
– Стихи, только написано в строчку. Если придать им определённый размер… Я не баловался поэзией, но всё же, – я перевёл взгляд на Рериха. – Есть карандаш и листочек?
– Найдётся, – ошеломлённый Володя предоставил мне кубик американской бумаги для заметок и изящный «Паркер» в скромном платинированном корпусе. Когда я заведу себе такой? Наверное, хорошо служить в «Светлом братстве».
– Возьмём в качестве примера хотя бы первую фразу и придадим ей размер, – набросал я на листке свою версию. – Вот, прочти. На подчёркнутой букве делай ударение.
At aserda
odal soda.
Gink ti cansom
sipe omse.
At isy
Tilsena utna.
Помолчали. Подумали.
– Вот как. Действительно похоже, – промолвил Володя.
Он взял листок и книгу, забился в кресло у окна и, насупившись, принялся изучать оба артефакта, натруженно соображая с пьяных глаз.
Я смаковал коньяк, подумывая, не пойти ли мне спать, бросив к чертям собачьим этого шифровальщика со своей книгой. Но было интересно, чего он там нарифмует. Неожиданно Рерих задвигался, схватил «паркер» и зашелестел бумагой. Я отложил недоеденный птифур.
– Что-нибудь получается? – спросил я.
– Я понял, что это такое, – Рерих производил впечатление человека, находящегося во власти поразительного открытия. – Это никакой не язык – это шифр. Это русский, только написан латинскими буквами справа-налево!
– Да ну, – я подскочил к нему, но Володя встал мне навстречу и брякнул книгу на стол. Мы одновременно склонились над ней и крепко треснулись лбами. Посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Я глядел на твой стих и всё прикидывал, как его переиначить, а потом случайно прочёл наоборот. Совершенно непроизвольно вышло. Я сначала даже сам не понял. Мешали знаки препинания. Потом догадался, что точки с запятыми здесь лишние и расставлены исключительно для отвода глаз. «Антуан, если ты читаешь моё письмо, значит книга дошла до адресата».
– А ведь точно, – похвалил я. – Легко можно было перевести в кириллицу. Ну и голова у тебя. Как всё просто! Написано на русском, только без твёрдых и мягких знаков, которых нет в латинском алфавите, да буква «ч» заменена на «с» при переводе в иную транскрипцию. Как же я сам не догадался! А котелок у тебя, Володя, варит будь здоров.
Рерих зарделся.
Я потянулся было к книге, но Володя быстро закрыл схему ладонью.
– В чём дело?
– Это моё имущество, – резонно заметил Рерих.
– Ну как знаешь.
Я надулся и сел обратно за стол. Надо допивать коньяк и отправляться баиньки. К чёрту этого самовлюблённого открывателя золотых жуков. Володя захлопнул фолиант и замер, положа руку на крышку, что-то прикидывая. Заметив, что я намерен уйти, он наконец-то решился:
– Обожди минутку.
– Слушаю, – голос мой звучал с прохладцей, как обращение к человеку, с которым нечего делить.
– Что такое тол, это сколько?
Вопрос напоминал приглашение.
– Одиннадцать и семь десятых грамма, – смягчился я, видя, что напарник не собирается меня кидать. – Тол – это банковская мера веса, принятая для калибровки слитков драгоценных металлов.
– Хочешь долю? – спросил Рерих.
Ввиду особой конфиденциальности дела Рерих обошёлся без личного шофёра. Мы выехали вдвоём на служебном чёрном «Мерседесе-300». Раздолбанная дорога на нём совершенно не чувствовалась.
– Должно быть, здесь, – сверился я с картой.
– И я так думаю. Смотри, какой странный дом.
Мы подрулили к калитке и вышли у заросшего малиной забора, ограждающего дачный участок, на котором, согласно дешифрованному тексту, был закопан клад.
Я стал компаньоном Рериха за десять процентов от стоимости сокровища. Работать со мной ему было выгоднее, нежели сдавать драгоценности в казну «Светлого братства», из которых ему выделили бы лишь малую толику. Кроме того, беря меня в долю, Володя подстраховывался от утечки информации. Связанные общим секретом, мы держали рот на замке – узнай руководство об этой скользкой затее и нам не поздоровится.
Рерих увлёкся поисками клада даже более того, чем я мог предположить. Я лично подвергал сомнению сохранность сокровища. Разумеется, «Цветник» инока Дорофея, изданный в 1687 году в Гродно, вряд ли зачитывался до дыр, но неизвестно, в чьих руках побывала книга с тринадцатого февраля кровавого восемнадцатого года – именно так датировалось послание на форзаце. Может быть, она сразу дошла до адресата и Антуан давно вырыл закопанное братом после революции семейное золото. «Рыжья», кстати, хватало: только швейцарских десятитоловых слитков было двадцать пять штук, да ещё на семьсот пятьдесят рублей золотыми монетами.
Эти монеты достоинством семь с полтиною будоражили воображение Рериха с неистовой силой. Уж кто-кто, а старый следопут Володя знал историю, как при Николае II была введена дополнительная денежная единица, среднее между бывшими широко в ходу золотой пятёркой и десяткой. Новую монету отчеканили небольшой партией, что впоследствии повлияло на её стоимость у коллекционеров. Царские «семь с полтиной» в добрые застойные времена оценивались в двадцать пять тысяч рублей, тогда как золотой николаевский червонец стоил тысячу двести брежневских деревянных.
Наличие в кладоположении таких раритетов делало игру, по мнению Рериха, стоящей любых свечей. Тем паче, что в письме кладообразователя указывались «матушкины украшения» и «тётушкин столовый прибор», обворожительные своей неопределённостью.
– Что ты об этом думаешь? – Володя достал из замшевого футляра позолоченный «Ронсон» и закурил вонючий «Данхилл», что свидетельствовало о крайнем душевном волнении. Ветер отнёс к озерцу струйку сигаретного дыма.
– Я конечно не могут заявлять с полной определённостью… но это действительно напоминает усадьбу.
Похоже, у Рериха не осталось сомнений в том, что мы нашли бывший купеческий особнячок. Странное приземистое строение имело мало общего с домом «нового русского» начала века, однако, в воображении можно было дорисовать к воздвигнутой на руинах дачной халупе второй этаж с башенками и прочими архитектурными причиндалами. Время и пролетарии не пощадили купеческой крепости, но на уцелевшей стене сохранилось стильное окошечко с каменным подоконником. Должно быть, там помещалась кладовая. Большие окна, когда они были, выходили на озеро. Ныне же дом представлял собою приземистый сарай, склеенный из досочек и уродливых фанерных щитов, а участок в двенадцать соток чьи-то заботливые руки превратили в сплошной огород.
Из большого полиэтиленового парника вышла чернявая хозяйка в запачканном землёю переднике.
– Добрый день, – поприветствовал её Рерих. В предвкушении делового разговора он бросил недокуренную сигарету и решительно растоптал её
