так приветствовал Пухлый наступление нового дня. Погодка была и в самом деле аховая. Траву покрыла обильная роса. С реки тянул противный низовой ветер, от которого не спасал даже спальный мешок. Отсырело все, что только могло отсыреть. Костер давно погас, от холода ломило спину. Часы показывали пять утра. Фиолетовый лес был наполнен предрассветной тишиной. Звери уже дремали, а птицы еще не пробудились. Даже страшные голоса заткнулись. Только полусумасшедшие люди продирали глаза, будучи не в состоянии мучиться сходным образом дальше. Проклиная на чем свет стоит свою глупость и обстоятельства, по воле которых оказались в такой задроте, «синие следопыты» готовились к новым испытаниям. Злословили под аккомпанемент скулежа Крейзи, во сне инстинктивно заползшего на теплое кострище и прожегшего угольками в нескольких местах драгоценные галифе. Теперь Сашкин зад был фрагментарно оголен. Сквозь дыры просвечивали лишенные загара убогие ляжки. Сие неэстетичное зрелище отравляло и без того скверное настроение.
Возня в картах и лесные ночевки исчерпали мои жизненные ресурсы. Пока коллеги разводили костер, я тщетно реанимировался. Их безучастные взгляды свидетельствовали, что у каждого в этом лесу хватает своих забот.
— Ну, у тебя и харя, — с бесцеремонной прямотой сообщил Пухлый проковылявшему мимо него Балдорису.
Обычно спросонок он был неразговорчив. Такая неестественная для Вована активность настораживала. Пухлый словно разогревался, как разминается бегун перед стартом. А может, просто курнул анаши спозаранку. Его поведение заставляло задуматься, какие упражнения нам сегодня предстоят: безобидный бег с препятствиями либо опасный биатлон. Ни носиться, ни тем более стрелять расположен я отнюдь не был. Остальные трофейщики, думаю, тоже.
Жизнь постепенно загоняла меня в цейтнот.
— Неужели я так плохо выгляжу, насколько себя чувствую? — сохранил остатки юмора синявинский Рэмбо.
— У тебя ебало как у Ганнибала, — ответил непредсказуемый Вова.
Балдорис не стал спорить, только задумчиво поправил за козырек гансовку и прошествовал дальше, почесывая искусанную комарами щеку. Какого из Ганнибалов — римского полководца или предка Пушкина — имел в виду Чачелов, осталось неизвестным, потому что из чащобы, откуда мы вчера пришли, донесся пронзительный вопль.
— Курочка в гнезде, яичко в пизде! — Я быстрее остальных сообразил, что это может означать, и вскочил, схватив винтовку.
Кто-то попался в ловушку. Шел в потемках по примятому папоротнику и угодил на острые колья. Сильно вряд ли поранился — выемка в земле была не настолько глубокой — но пропороть бедро, рассадить бок или руку вполне мог.
А кому ходить по лесу в начале шестого утра? Только «немцам».
Раненый в любом случае задержит преследователей. Из леса доносились неразборчивые возгласы. Как я определил, все с одного места. Оступившемуся товарищу оказывали медицинскую помощь.
— Собираемся, быстро! — скомандовал Пухлый, закидывая на спину рюкзак.
— Что случилось? — не понял Глинник. — Кто кричал?
Причитания от капкана затихли.
— Немцы идут.
— Какие немцы???
Все остальные принялись торопливо навьючиваться.
— Вчерашние, — отрезал Пухлый. — Постой немного и узнаешь.
Глинник перестал задавать глупые вопросы и присоединился ко всеобщему копошению.
— Есть, — негромко сказал Аким. — Легки на помине.
Промеж деревьев шустро сновали люди в цветастом, а потому хорошо приметном камуфляже.
— Придется стрелять. — Пухлый снял затвор МП-40 с предохранительного взвода. — Аллее пункер.
Не знаю, были ли нападающие панками, но повоевать они любили. По нам открыли огонь. Боря с Димой попадали на землю. Аким сноровисто вскинул к плечу шпалер и шарахнул по воякам стоя. Я припал на колено, захватил в целик фигуру немца. Он бежал прямо на меня, пестрое пятно дергалось. Я нажал на спуск, подведя мушку под центр силуэта. Куда-нибудь да попаду. Куда конкретно, значения не имеет. Пуля в туловище выводит человека из строя. «Немец» упал.
— Шнель-шнель! — во всю глотку заорал Пухлый, ускоряя пинком под зад нерасторопного Балдориса. Сам он не стрелял. — Держаться берега, на дорогу не выходить!
Он был прав. На открытом пространстве нам из автоматов быстро наведут решку. В зарослях предпочтительнее одиночный прицельный огонь.
«Немцы» больше не шмаляли — сами залегли в страхе. Мы сквозанули от них, пронеслись через дорогу, нырнули в лес и вскоре выдохлись. Партизанская жизнь с ее недоеданием, ночевками под открытым небом и постоянными маневрами здоровья не прибавляла. Балдорис стер ноги и поэтому
