жалкого иммунитета, который был у нас, как у друзей древолаза, пока он не понял, что идентифицирован. Устроенное им мочилово — штука слишком зверская, чтобы выпускать из леса очевидцев, пусть они даже и товарищи по детским играм. Теперь Рыжий перехлопает нас поодиночке. «Вот и вся любовь».
Корявая твердь под каблуками известила, что мы выбрались на дорогу. Вокруг было не видно ни зги. Нам оставалось усердно пешедралить, осязая ногами путь, чтобы не сбиться.
На заднице у Димы снова запиликала «Моторола». В прозрачном оконце футляра загорелась надпись «Call».
— Выруби телефон, — бросил на ходу Пухлый. — Сколько раз тебе можно повторять, дурья башка? Кузьмин недоделанный!
Пухлый шел впереди, за ним Боря, далее: Дима, я и Крейзи — замыкающим.
— Понял, не бухти. — Мент дал отбой вызову. Просто нажал кнопку сброса, не обесточивая аппарат, о чем свидетельствовал зеленый огонек индикатора настройки.
Через несколько минут мобила засигналила вновь. Очевидно, кому-то срочно нужно было до мента дозвониться.
— Выключи его совсем, — сказал я.
Дима вздохнул, примирившись с необходимостью остаться без связи, но тут красные буквы «Cal» с треском погасли, и я почувствовал, как что-то обожгло предплечье, а затем пластиковые осколки больно резанули по руке.
Бах! — грянул эсвэдэшный выстрел. Дима упал. Я по инерции наскочил на него, споткнулся и выронил автомат. На своих двоих, впрочем, удержался. Трофейщики дружно ломанулись кто куда. Мимо меня пронесся Крейзи, обдав вонью давно не мытого тела. Закричал раненный в попец Дима. Мощная винтовочная пуля, должно быть, разнесла ему тазовую кость. Теперь он мог только ползти, что сводило шансы выбраться из Синявы к нулю. Однако спасать жертву собственной безалаберности никто не спешил.
Все заботились о своей шкуре, чтобы в ней не наделали дырок диаметром 7,62 миллиметра. Я также не составлял исключения и понесся напрямки. Ветки хлестали по лицу, за пазухой болтался «стечкин». Прикрывая глаза, чтобы не выстегнуло ненароком, я позорно бежал с поля боя. «Стало быть, накрылась наша партизанщина».
Большие трофейщицкие маневры завершились полным разгромом.
Ночь я провел в яме под корнями вывороченной ветром сосны. Вокруг что-то ахало, пукало и стенало. Синявинский пандемониум пополнился свежими неприкаянными душами. Я сидел и трясся, дикие голоса нагоняли атавистическую жуть.
К рассвету вох-денгарах угомонились. Я даже ухитрился вздремнуть. Потом стало всходить солнце, я выбрался из берлоги и принялся определяться на местности.
В поисках ориентиров побрел по дуге и вышел к речке. Выяснилось, что я нахожусь вблизи поляны, где был убит Аким. Драпал я воистину без оглядки. Отсюда до трассы было часа два быстрого хода, место оказалось не самое плохое. Возблагодарив многострадальные ноги, вынесшие меня сюда, я двинулся вдоль реки. Обошел натяжник, приметный из-за осевшей на нем росы. Хотел обогнуть злосчастную поляну, как вдруг разобрало любопытство: в каком виде там пребывает Аким? Интерес был дурной, но я ничего не мог с собой поделать.
Акимов лежал в той же самой позе, в какой мы его с Пухлым оставили. Снайпер-альбинос отсутствовал, вероятно, забрали немцы. Трофейщик же со своим шпалером был никому не нужен.
Я подобрал винтовку. «Стечкин» всю ночь грелся у меня за пазухой, но в условиях пересеченной местности пистолет был малоэффективен. «В лесу тот сильнее, у кого ствол длиннее». Шпалер я намеревался держать наготове — вдруг нарвусь на немцев. Притырить его можно было и у Мурманского шоссе.
Тяжелая скользкая винтовка Маузера с тронутым свежей ржавчиной граненым казенником выглядела совершенно допотопным «ружжом». Я вспомнил изящную СВДУ и пожалел, что бросил ее, убегая с поляны. Даже АКМ был образчиком совершенства по сравнению с древним шпалером.
Я открыл затвор. На траву выскочил превосходной сохранности гансовский патрон. Я подобрал его и вщелкнул обратно в магазин. Дослал вперед и вниз прямой кованый рычаг. Посмотрел на Акима и оторопел.
Сначала мне показалось, что его тело разделилось, подобно бактерии, отпочковавшей дочернюю клетку. Когда первая волна изумления откатилась, я осознал, что нахожусь на поляне не один — у головы трупа сидел гмох. Как падалыцик. Словно что-то стерег или выжидал, маленький мохнатый предвестник несчастья. От него расходилась зловещая тишина. На миг замолчали птицы.
Гмох поднял голову и посмотрел на меня. Из густой шерсти торчало свиное рыло. Это был проводник в потусторонний мир Синявы. Там Акима ждали безмолвные гансы в нетленных шинелях.
И тогда я выстрелил в этого гада. Пялиться на него не было мочи. Теперь и я вошел в число тех, кто увидел гмоха. Я судорожно передернул затвор, уперевшись прикладом в живот. А когда снова поднял глаза, то увидел, что гмох исчез.
