Вэй зажгла свечу и стала следом за Финном спускаться по лестнице.
– Погоди, – снова сказала она уже в лавке и зажгла еще две свечи, хотя это была неразумная расточительность. Нельзя открывать зимней ночью дверь, если мало света и не видно, кто это там пожаловал. Когда все свечи стали гореть достаточно ровно, она заметила, что Финн на всякий случай держит в руках железную кочергу, захваченную возле камина наверху. Вэй кивнула, и мальчик открыл дверь.
На улице мела метель, и из этой кружащейся пелены к ней на крыльцо поднялись двое – незнакомый мужчина и высокая женщина, которую ее спутник поддерживал, приобняв за плечи. Финн тут же опустил свою кочергу: эти люди не были вооружены. А Вэй, подойдя поближе и подняв повыше свечу, разглядела две вещи: во-первых, женщина почему-то была ей знакома, а во-вторых, что она на последних месяцах беременности.
– А мы ведь, кажется, встречались? – сказала Вэй. – На та'киене?
Женщина кивнула. Мельком посмотрела на Финна, потом снова на Вэй.
– Значит, он все еще здесь, – сказала она. – Я очень рада!
Финн все это время молчал и выглядел таким юным, что у Вэй просто сердце разрывалось. Мужчина на пороге, сделав нетерпеливый жест, пояснил:
– Нам нужна помощь. Мы бежали из нашего мира, потому что за нами гонится Галадан, повелитель волков. Мое имя – Пуйл, а это Дженнифер. Мы прошлой весной уже совершали Переход во Фьонавар вместе с Лореном.
Вэй кивнула, страстно желая, чтобы Шахар оказался сейчас рядом, а не где-то там, в продуваемой ветрами насквозь ледяной Северной твердыне с дедовским копьем в обнимку. Ее муж – ремесленник, а не солдат; что он вообще понимает в этих войнах?
– Входите, – сказала она и отступила, пропуская их в дом. Финн закрыл за ними дверь на засов. – Меня зовут Вэй. Вот только мужа моего дома нет. Чем же я-то могу вам помочь?
– Мы вынуждены были совершить этот Переход, что, видно, и ускорило дело. Срок мой настал слишком рано, – сказала женщина по имени Дженнифер, и по ее напряженному лицу Вэй поняла, что она говорит правду.
– Разожги-ка камин, – велела она Финну. – В моей спальне. – Она повернулась к мужчине: – А вы ему помогите. Надо еще воду вскипятить. Финн покажет, где лежат чистые простыни. Да побыстрее, вы оба!
Пол с Финном, прыгая через ступеньку, бросились наверх.
Оставшись одни в лавке, освещаемой тусклым светом свечей, среди мешков с непряденой шерстью и со спряденной и смотанной в клубки, Вэй и Дженнифер посмотрели друг на друга.
– Почему я? – спросила Вэй.
Взор роженицы заволокло пеленой боли.
– Потому что, – с трудом проговорила она, – мне нужна была такая мать, которая умеет любить свое дитя.
Всего несколько минут назад Вэй крепко спала, а эта женщина, находившаяся сейчас рядом с нею, была так прекрасна, что вполне могла бы оказаться существом из мира снов, если бы не ее глаза.
– Я не понимаю, – сказала Вэй.
– Мне придется его оставить здесь, – пояснила Дженнифер. – Скажи, смогла бы ты отдать свое сердце чужому ребенку, когда твой Финн уйдет по Самому Долгому Пути?
При свете дня она бы, наверное, ударила или прокляла любого, кто так спокойно говорил о том, что терзало и резало ее душу, точно самый острый нож. Но сейчас, ночью, она словно пребывала в каком-то полусне.
Вэй была женщиной простой; вместе с мужем она торговала шерстью и шерстяными вещами, а ее сын по причине, совершенно ей не понятной, был трижды призван избрать Долгий Путь, когда дети играли в эту проклятую пророческую та'киену, а потом еще и в четвертый раз – и как раз после этого Рангат взорвалась, возвещая начало войны. А теперь на нее свалилось еще и это…
– Да, – просто ответила она. – Я могла бы полюбить и чужого ребенка. Это мальчик?
Дженнифер смахнула слезы с глаз и твердо ответила:
– Да, мальчик, но это еще не все. Он андейн, и я не знаю даже, что это будет в его случае означать.
У Вэй задрожали руки. Дитя Бога и смертной женщины! Это всегда означало слишком многое, и большая часть того, что это могло означать, давно позабыта. Она судорожно вздохнула и сказала:
– Ну что ж, очень хорошо.
– И еще одно, – сказала эта женщина. Ах, как она была прекрасна, вся точно золотая! Вэй даже зажмурилась.
– Ладно, говори скорей, – буркнула она.
И не открывала глаз еще долго после того, как Дженнифер произнесла вслух имя отца этого ребенка. А потом, сама удивляясь собственному мужеству, которого в себе и не подозревала, Вэй открыла глаза и промолвила:
– Тогда его нужно будет ОЧЕНЬ ЛЮБИТЬ. Я попробую. – И увидев радостные и благодарные слезы Дженнифер, почувствовала, как жалость волной
