Рамон от возмущения перекинулся, сказал с досадой:
– Ты чего?! Ты же сам хотел!
Локкер тоже перекинулся для выяснения отношений.
– Тут неинтересно купаться, – сказал он извиняющимся тоном. – Мне же мелко. Я тут плыть не могу – копытами дно цеплять буду. Не сердись. Я, наверное, зайду… в эту воду… но разве это купание?
Рамон сморщил нос, обнажив клыки, гавкнул:
– Найди лучше!
– Я раньше так купался, – протянул Локкер мечтательно и машинально сорвал веточку вербы. – Обо всем на свете забывал, даже про все беды забывал – так купался. В речке, где она поворачивает… там, знаешь, такой красный песочек, копыта вязнут, но приятно – и стрекозы голубенькие… А на другом берегу – осинник… Сейчас, наверное, русалки расселись по корягам и песни поют, а в такой воде ни одна русалка жить не станет. Тут только комариные личинки…
Рамон заслушался, приоткрыв рот и громко дыша. Его круглая загорелая рожица с широким носом и ямочкой на подбородке, наверное, показалась бы глуповатой, если бы не цепкий взгляд – глаза темные и пристальные, как у всех разумных псов. Вечная настороженная оценка обстановки и всего мира – порода, как говорил Джейсор, Рамонов отец.
– Речка – она, знаешь, какая? – продолжал Локкер, очарованный собственными мыслями. – Речка – она без конца. Можно все лето и всю зиму идти, идти – а к истоку так и не придешь. Такая длинная. А втекает в море – воды, не представляешь, сколько, но купаться сложно. Вбегаешь, бежишь, бежишь – а до живота не доходит, все по колено…
Рамон хмуро разглядывал подсохшую траву под ногами.
– Ты много чего видел.
– Ну да, – Локкер задумчиво прикусил веточку. – Мы же, лоси – странники и стражи. Мы повсюду бродим – собираем вести, передаем…За лето и за зиму, знаешь, сколько проходим…
– Речка – в лесу? – перебил Рамон деловито.
Локкер взглянул на него, будто проснувшись. Кивнул. Рамон крепко почесал затылок, на котором темные волосы росли пушистым ежиком. Ухмыльнулся:
– Ну да, ты же жил в лесу… Уж не трусливее я тебя, теленок, – вдруг сделал вывод с яркой улыбкой, только клыки сверкнули. – Ты не боялся – и я не боюсь. Тем более – вдвоем.
– Вообще-то, вечером в лесу… – начал Локкер, но Рамон перебил:
– В этой луже плескаться, да? Уже трясемся, да? Мы идем или нет? Мы вообще, Стая или нет?
Это заявление так польстило Локкеру, что он порозовел от удовольствия:
– Стадо, конечно.
– Стая!
– Ну да, Стадо.
Рамон расхохотался и пихнул Локкера в бок кулаком:
– Пошли, рогатый… Да брось ты эту ветку! Там целый лес веток!
До леса неуклюжими ногами Старшей Ипостаси оказалось куда дальше, чем ожидалось. И идти неудобно – высокие жесткие травы чуть не по пояс путаются в ногах и мешают. Но они разговаривали – у них пока не было ни малейшего сомнения, что общаться они, существа из разных систем координат, могут только произнесенными словами. Поэтому приходилось терпеть неудобства, связанные с медлительным и неловким человеческим телом.
Локкер понимал, что всего не объяснишь, но пытался объяснить хотя бы самое главное:
– Змеи, – говорил он, бессознательно подражая собственному отцу, – холодные сущности без души, но не нападают без причины. Только не наступай и не обижай. А если зашипит – скажи: "Холодная кровь, мир общий, мир с тобою"…
– Ага, – Рамону было не так жарко в двуногом теле, как в четвероногом, но все равно, по привычке, хотелось хахнуть и высунуть язык. Слушал он весьма внимательно. – А змея – это что?
Локкер вздохнул.
– Я покажу.
– Я же городской, – буркнул Рамон уязвленно. – Я не знаю змею, предположим. А ты знаешь трамвай?
Локкер взмахнул на него ресницами.
– Тоже кусается?
У Рамона моментально поднялось настроение.
