похожие вещи.
А ЭТОТ бесшумно вышел из зарослей.
Он уже раздался за лето, и шкура не висела на нем мешком, как бывает весной – но глыбой мускулов и жира пока не выглядел. Просто исчерна-бурая шерсть лоснилась и издавала отвратительный хищный запах, а двигался он, как неторопливый убийца: спокойно и методично, якобы неуклюже, нарочито медленно.
И Старшая Ипостась его совершенно не украшала. Потому что, несмотря на сытое лето, его физиономия все равно выглядела худой и жесткой, жесткой и мертвенно безразличной, только маленькие цепкие глаза шарили по берегу очень живо.
ЭТИ не умеют ни улыбаться, ни удивляться, ни показывать боль или злость. Говорят, под шкурой – или кожей, если речь идет о Старшей Ипостаси – обтягивающей их черепа, нет ничего, что двигало бы ее. И лицо похоже на череп. На вытянутый череп с цепкими живыми глазами.
Лосиный Ужас пришел. Остановился поодаль, ссутулившись, свернув громадные ступни внутрь и свесив тяжелые руки с когтями вроде длинных черных лезвий.
И Рамон ухватился за Локкерово плечо.
А медведь рассматривал их с ног до головы – и по бесстрастной маске его лица было совершенно непонятно, о чем он может думать.
Рамон сипло зарычал.
– Уймись, а, – сказал медведь. В его голосе послышалась насмешка, которую лицо не отражало. – Уймись, не люблю. Не люблю вашего брата, а убивать сейчас не хочу.
– Так я тебе и дался, – огрызнулся Рамон, показывая клыки. – Вали своей дорогой!
– Лосенка охраняешь, – сказал медведь непонятно – то ли вопросительно, то ли утвердительно. – Хороший лосенок. Помню, бродил тут по краю болота, совершенно одинокий, такой маленький и вкусный…
Локкер инстинктивно склонил голову.
– Ну давай, – прошептал он так тихо, что человек и не расслышал бы. – Давай, напади. Я буду защищаться, мы вдвоем будем, не думай, что тебе так сойдет…
Рамон звонко гавкнул – и на сей раз в его голосе не было страха, только злость и отвага. Медведь не двинулся с места.
– Храбрые, – сказал он еще непонятнее, а потому тон напоминал очень холодную издевку. – Просто парочка храбрых воинов. Ну что ж. Пес будет кусаться, лось ударит рогами, а Зеленый все это увидит. Когда-нибудь это будет.
Рамон ничего не заметил, он все-таки вырос в городе, среди домашних собак, но по телу Локкера пробежала дрожь. Перед его внутренним взором прошло что-то неописуемо огромное, живое, бесформенное – и такое сильное, что даже ураган, ломающий сосны, как щепки, казался на этом фоне слабым мельтешением бабочкиных крылышек. И этот поток силы прокатился по душе лосенка, как волна, и медленно схлынул.
Локкер выпрямился.
– Ты кто? – спросил он так громко, как сумел – то есть, не шепотом, а вполголоса.
Медведь оттянул и приподнял верхнюю губу – это было отвратительно и похоже на оскал, но Локкер вдруг понял, что Лосиный Ужас пытается ухмыльнуться.
– Я – тот, кто слышит, – сказал он, блеснув влажной белизной клыков. – Я слушаю лес. А вы, детки, бегите играть. Оно идет. Но оно еще не пришло. Вы успеете подрасти. Вам понадобится много сил.
Теперь, кажется, почувствовал и Рамон. Лосенок и щенок инстинктивно прижались друг к другу плечами – не из страха перед медведем, из другого страха, перед чем-то неизмеримо большим, чем любой зверь, перед этой сметающей стихийной силой.
Перед Зеленым, мелькнуло у Локкера в голове, и от этой мысли ноги превратились в песок, который вот-вот осыплется. Благие Небеса!
– Идите-идите, – повторил медведь и снова изобразил усмешку-оскал. – Ты, лосенок, хорошее, конечно, угощение, но мы с тобой не будем испытывать судьбу. Мы с тобой еще встретимся, потом, нескоро – и тогда нам обоим надо будет как-то удержаться в этой жизни… Перед лицом того, что идет…
Локкер перестал понимать смысл медвежьих слов – но понимал эту волну жара, пронизывающую все тело, все кости насквозь. И окончательно опомнился, только когда вдруг понял, что медведь ушел.
Исчез тихо, как полевка в траву, не шелохнув прибрежные кусты краснотала…
Когда Локкер закончил рассказ, некоторое время все молчали. Потом окончательно проснувшийся Мэллу сказал тихо:
– Медведи могут понимать зов… Зеленого… Мать когда-то говорила.
– Медведи накапливают в себе энергию леса, – сказал Хольвин. – Я толком не знаю о Зеленом… но я знаю, что любой медведь – аккумулятор жизни. Поэтому этот зверь и сидит у них в клетке, поэтому они не убили его до сих пор: это старый и странный зверь, он просто излучает энергию, а трупы им кормятся…
Псы глухо зарычали.
