вопросы религиозного осквернения не беспокоили, расположились за длинными столами вокруг очага, а хозяин караван-сарая со своими помощниками нарезали мясо от целой овечьей туши и пары годовалых поросят, насаженных на вертелы, и раздавали вместе с буханками хлеба, луком и дынями.
— Подвиньтесь, пожалуйста, братья, — попросил Сергей.
Один из сидевших оглянулся через плечо на Сергея, буркнул что-то неразборчивое и снова принялся за еду.
— Спасибо за место, песья морда, — сказал Сергей.
Он ухватил недружелюбного обитателя караван-сарая за шкирку, отшвырнул в сторону и отправил его тарелку следом.
— Ёб твою мать, приятель! Вот твой ужин!
«Ёб твою мать» у русских не обязательно обозначает смертельное оскорбление. Между друзьями это может быть всего лишь способом сказать: «Да отнесись же ты к этому серьезно!» — но интонации Сергея были далеки от дружеских. Лишившийся места тип был дюжим малым, а из-за кушака у него торчал длинный нож. Сергей выпрямился и ухмыльнулся ему, засунув руки за пояс. Тип положил было руку на нож, но сразу же передумал и предпочел смыться по-тихому. Те, кто сидел рядом с ним, подвинулись, освобождая место для новоприбывших.
— Пускай не жалуется — как аукнулось, так и откликнулось, — заявил казак, усаживаясь на лавку, и хлопнул по грубо отесанным, грязным доскам из тополя.
— Еды и вина! Кровь Христова, неужто сэр брат, рыцарь войска Донского, должен умереть от голода и жажды, когда у него кошель набит золотом и серебром?
Тут же подоспела служанка с деревянными тарелками и глиняными кружками. Она одарила Сергея долгим задумчивым взглядом. Казак приосанился и пригладил усы большим пальцем. Служанка вернулась к работе, но Сергей успел заметить и взгляд, которым она оделила его товарища.
— Славная круглая задница, — сказал он Дорже, когда юноша сел рядом с ним. — И бедра как у упряжной лошади. Эй, песий брат, ты ей, кажется, понравился. Или твои красивые сапоги и куртка. Давай, попытай удачи!
Калмык покраснел, невзирая на смуглую кожу, и оторвал край у буханки. Сергей расхохотался. Юнец был привередлив и трепетен, словно молодой священник, только-только из монастырской школы. Он даже дожидался на пути камня или куста, чтобы спустить штаны. Сергей успел это подметить по пути, хотя они только и делали, что скакали, спали и прямо на ходу жевали вяленое мясо. Если у вас по десять лошадей на каждого, можно поднажать как следует и проходить за день километров по двести, а то и больше.
«А нам надо было спешить. Особенно после того, как мы несколько часов вылавливали дохлого татарина из колодца...»
— Малой, если причиндалами не пользоваться, они плесенью порастут, — сказал Сергей. — Такие тощие сопляки, как ты, способны трахаться, как кролики.
Доржа покраснел еще сильнее, потом сердито зыркнул на ржущего Сергея и припал к кружке с терпким красным вином.
«Я точно так же покраснел, когда дядя Игорь впервые сказал мне это, — подумал Сергей. — Правда, мне тогда было тринадцать лет, а калмыку все же поболе должно быть».
— Лучше не напивайся, — холодно произнес Доржа. — Сегодня ночью нас ждет работа, если повезет.
— Питие есть веселие Руси, — рассудительно отозвался Сергей. Потом пожал плечами: — К тому же это всего лишь вино. Какой казак будет пьян с вина? Мы рождаемся с виноградом во рту.
Но он ограничился двумя кружками. Парень таки был прав. Обглодав последние хрящики с поросячьих ребрышек и поковырявшись в зубах острием кинжала, казак бросил кости собаке, выглядевшей даже более голодной, чем раб, и с преувеличенной осторожностью в движениях направился в отведенную им клетушку. Если кто-то и вправду за ними следит, пускай они думают, что он напился и будет спать без задних ног.
«Невозможно отучить собаку валяться в дерьме, а татарина — лезть отомстить, — подумал казак позднее той же ночью. — Нету в них миролюбия, снисходительности и любви к ближнему, как в нас, христианах».
Дверь товарищи оставили открытой — как и многие обитатели караван-сарая, надеявшиеся на тот слабый ветерок, на какой можно было надеяться в душном летнем зное дельты. Сергей лежал в одних подштанниках, положив голову на седельные сумки и посматривая из-под век. В лунном свете блеснули изогнутые ножи, и в каморку проскользнули три фигуры в темной одежде; хвосты их тюрбанов были обмотаны вокруг лиц так, что открытыми оставались лишь глаза. Один пришелец остановился и занес нож, метя Сергею в живот.
Послышался глухой звук удара.
Казак врезал ногой в пах нападавшему, оттянув пальцы кверху, так чтобы удар пришелся мозолистым основанием стопы. Удар этот вколотил яички нападавшего в лонную кость, как молот вколачивает в наковальню кусок железа. Раздался визг, напоминающий вопль умирающего кролика, а за ним следом — звук, похожий на удар кувалдой по дубу: это колено казака встретилось со склонившимся лицом непрошеного гостя. Татарин свалился, то ли без сознания, то ли мертвый. Сергей воспользовался этим движением, чтобы вскинуть обе ноги, кувыркнуться через голову и выйти в низкую стойку.
Доржа начал двигаться одновременно с ним. У калмыка в руке был его пояс: пояс был затянут в петлю, а в петлю засунут обломок кирпича. Кирпич описал дугу и с чавканьем врезался в голову второго типа с ножом. Длинный кинжал выпал из обмякших пальцев, а хозяин кинжала зашатался и сполз по
