простого королевского инженера, сделавшегося убийцей, когда жизнь его занесли в свиток. Потом прерывистый сон все же приходил, а с ним кошмары. Змея ползла по его животу и заглядывала в глаза, но так и не кусала.
— Вы же выиграли. Почему же вы продолжаете мучить меня?
Они находились на вершине башни, обследовали городские оборонительные учреждения. Исмаил, как обычно, позабыл о страданиях Батиста и был полностью зачарован лежащими у их ног грандиозными укреплениями.
— Как — почему? Чтобы увидеть, чем закончится свиток, конечно же, — ответил Исмаил.
— Но разве не вы написали его? Разве вам не известно, чем он закончится?
— Его написал Аллах. Я лишь перенес его на бумагу. Конечно же, я знаю, что в нем сказано, — отозвался Исмаил. — Но ты — нет.
— Какая разница, знаю ли я это? Разве кто-то из людей знает свою судьбу?
— Важно не то, что ты знаешь, — задумчиво произнес Исмаил. — Только то, что ты делаешь.
Каждый раз, проходя мимо ворот дворца, Батист смотрел на свиток. Инженеру отчаянно хотелось схватить его, прочитать и освободиться от него, но стражник был настороже. И кроме того, на самом деле Батисту не хотелось знать, что там написано. Он знал лишь, что свиток низводил его до положения животного, порочного и лишенного человечности, достоинства и свободы воли. Он знал лишь, что скачущие галопом лошади несут с собой смерть. Он знал лишь зловоние и страдание метаморе и еще что Мекнес — это действующая модель ада, построенная из навоза, глины и смерти. Сон так и не забирал его полностью, как и безумие. Батист начал бояться, что доживет до глубокой старости, строя и убивая для султана.
Он знал, что он — трус. Он боялся смерти больше, чем жизни, а Мулай Исмаила — больше, чем Бога. Гнев Божий придет позже, а Мулай Исмаил рядом уже сейчас. Он начал задумываться над тем, что, может, это не так уж и плохо, примириться со своим положением. А вдруг священник не прав, когда говорит, что все эти страдания происходят по воле Божьей? Вдруг в том была некая более великая цель, а он оказался слишком туп, чтобы осознать ее? Возможно, ему суждено выжить и строить, исполнять приказания людей, которые превосходят его величием и которым предопределено — Богом? Аллахом? — править другими людьми. Мулай Исмаил не посягал ни на что сверх богоданных прав королей. И кто такой Батист, чтобы подвергать их сомнению? И вообще, какое значение имеют жалкие жизни бесчисленных рабов?
А потом, когда эти доводы начинали потихоньку подтачивать сознание Батиста, одним прекрасным утром султан вновь приветствовал его обычным: «Убьешь ли ты для нас сегодня, Инженер?» — и это оказывался какой-то невинный, человек, которого он знал, или, напротив, которого не знал вообще, и это вновь ввергало его в пропасть безумия.
Исмаил умел читать по его лицу и знал, когда настало время дать очередное торжественное обещание.
— Мы освободим тебя следующей весной, — сказал он. И Батист работал, и убивал, и ждал весны. Но весна пришла — и не принесла с собою свободы.
— Не сейчас, Инженер. Нам нужен новый павильон. Дострой его, и осенью мы освободим тебя.
Времена года сменяли друг друга, но инженер не терял надежды. «У Бога имеется какой-то замысел. Он освободит меня, когда это будет служить Его цели».
И все то время, пока Батист пытался поверить в это, он не прекращал сопротивляться. Он устроил диверсию в одной из печей для обжига, поставлявшую бесконечно требуемые кирпичи. Он сделал это очень ловко, так, чтобы следы ни к кому не привели: при помощи кирпичей направил поток раскаленного воздуха на верх тыльной стороны печи, так, чтобы стена рухнула. Инженер составлял этот план много дней напролет, мысленно рисуя себе все подробности, затем нарисовал чертеж на грязи, в которой стал, потом снизошел до того, чтобы проинспектировать внутреннюю часть печи, когда делал вид, будто проверяет кирпичи, и наметанным глазом сразу же определил толщину и упругость стены, а затем, когда присматривал за перекладыванием кирпичей при чистке печи, все и проделал под внимательным, но невежественным взглядом Тафари. Батист знал, что потребуется минимум день жара, прежде чем произойдет авария. Печь обеспечивала работой четыре сотни человек, трудившихся на западной стороне стены нового дворца. Люди текли потоком, поднося глину и солому и унося готовые кирпичи. Утрата печи могла отдалить султана от достижения цели всего лишь на час, или на день, или, самое большее, на пять дней. Возможно, султан вообще этого не заметит. Но он, Батист, будет знать, что было сделано.
Печь рухнула точно в соответствии с планом. Для ее починки нужно было привезти особую глину из Феса; ремонт затянулся почти на неделю. Султан в это время отсутствовал, но после возвращения сразу же наведался к печи; лицо его исказилось от ярости и подозрительности при виде этой неудачи. Он отмахнулся от ревностных научных объяснений Батиста, заявив, что за пятнадцать лет строительства такого происшествия не было ни разу, но он не обвиняет инженера в саботаже — во всяком случае, в прямом. Султан велел принести свиток, но и тот выражался расплывчато.
— «Произойдут странные события, которые не получится приписать никому», — прочитал писец.
Батист радовался, что сумел обмануть судьбу, но Исмаил был недоволен. Раз ответственность нельзя возложить на кого-то одного, значит, отвечать будут все. Четырнадцать человек, работавших у печи в тот момент, когда она развалилась, сожгли заживо в новой печи, дабы все запомнили, что султан не потерпит никаких задержек в работе. Инженер чувствовал запах дела рук своих на протяжении недели, поскольку из-за летней жары и неподвижного воздуха ужасное зловоние держалось долго. В метаморе он молотил ногами, стонал, и каждое утро просыпался весь в поту из-за ночных кошмаров. Впервые в жизни он стал помнить кошмары после пробуждения, но ни один из них не был ужаснее его бодрствования.
