Задержавший их полицейский объяснил в участке сержанту, что они превысили скорость, а кроме того, повинны и в другом нарушении — в машине обнаружена начатая бутылка спиртного, и поэтому необходимо сделать экспертизу на степень опьянения. Рудольф явно произвел впечатление на сержанта, с ним он говорил почти заискивающе, но тем не менее попросил обоих подышать в пробирку, а Томаса заставил сдать мочу на анализ.
Уже стемнело, когда они наконец вышли из полицейского участка, оставив там виски, получив квитанцию на уплату штрафа за превышение скорости. Сержант пришел к выводу, что ни один из них не был пьян, однако задержавший их полицейский, прежде чем вернуть паспорт, долго и внимательно изучал его. Томаса это насторожило — немало полицейских связано с мафией. Но тут уж ничего не поделаешь.
— Ты должен был сообразить, что не стоит брать меня с собой, — сказал Томас, когда они отъехали от участка. — Меня арестовывают уже за одно то, что я дышу.
— Ерунда, — коротко сказал Рудольф и нажал на газ.
В больницу они пришли в начале десятого.
У входа Рудольфа остановила медсестра и что-то ему зашептала.
— Спасибо, — сказал ей Рудольф каким-то, странным, чужим голосом, потом подошел к Томасу; — Мама умерла час назад.
— Последние ее слова, — рассказывала Гретхен, — были: «Передай отцу, где бы он ни был, что я его простила». Потом она впала в состояние комы и больше уже не приходила в себя.
— У нее был сдвиг на эту тему, — сказал Томас. — Она просила меня поискать отца в Европе.
Был уже поздний вечер, они втроем сидели в гостиной дома, в котором Рудольф жил с матерью последние несколько лет. Билли спал в комнате наверху, а Марта сидела на кухне и плакала, скорбя о смерти женщины, которая тиранила и мучила ее изо дня в день. Билли упросил мать разрешить ему тоже поехать в Уитби, чтобы в последний раз взглянуть на бабушку, и Гретхен, решив, что знакомство со смертью поучительно, взяла его с собой. Незадолго перед тем, как Мэри положили в последний раз в кислородную палатку, она простила дочь.
Рудольф уже отдал все необходимые распоряжения насчет похорон. Он поговорил с отцом Макдоннеллом и согласился устроить «весь этот дурацкий фарс», как он потом сказал Джин, позвонив ей в Нью-Йорк. Надгробное слово, заупокойная месса — в общем, все как полагается. Но закрывать в доме все окна и опускать занавески — увольте. Он не собирался баловать мать чрезмерно. Джин мрачно сказала, что, если он хочет, она приедет, но он сказал, что это ни к чему.
Телеграмма, заставшая их в Риме, вывела ее из равновесия. «Родня! — повторяла она. — Всегда эта чертова родня!» В тот вечер и потом, в самолете, она много пила. Если бы он не поддержал ее, она наверняка свалилась бы с трапа. Когда он уезжал из Нью-Йорка, она лежала в постели — хрупкая и обессиленная. Сейчас, сидя с братом и сестрой в замершем доме, где он столько лет жил с покойной, Рудольф был рад, что его жена не с ним.
— После всего, что было, — горько сказал Томас, — у тебя умирает мать, а ты в это время сдаешь мочу на анализ полицейскому! — Томас один из всех пил, но не пьянел.
В больнице Гретхен поцеловала его и обняла; в своем горе она была сердечной, любящей, близкой и уже не казалась той важной и высокомерной дамой, какой он ее помнил. Томас чувствовал: наступит время, когда они забудут прошлое и наконец помирятся. У него и без родственников хватало в этом мире врагов.
— Извините, я сейчас. — Он вышел из гостиной и поднялся в комнату, отведенную ему и Билли.
— Он, пожалуй, изменился, да? — сказала Гретхен, когда они с Рудольфом остались наедине.
— Да.
— Как-то присмирел. Словно его побили.
— Во всяком случае, это только к лучшему, — заметил Рудольф.
Услышав на лестнице шаги брата, они замолчали. Томас вошел в гостиную, держа в руке что-то мягкое, завернутое в папиросную бумагу.
— Это тебе, — сказал он, протягивая сверток Гретхен.
Она развернула подарок — шарф со старинной картой Средиземного моря. В три цвета.
— Спасибо, — сказала она. — Какая прелесть! — Встала и поцеловала его. Этот поцелуй почему-то странно на него подействовал. Он почувствовал, что может сейчас выкинуть какую-нибудь глупость: разреветься, что-нибудь сломать или пойти наверх, схватить пистолет и начать палить из окна в луну.
— Я купил его в Канне, для мамы.
— В Канне? — переспросил Рудольфа — Когда ты был в Канне?
Томас сказал, и они, прикинув, выяснили, что были там примерно в одно время.
— До чего все это нелепо, — заметил Рудольф. — Родные братья проходят мимо друг друга как чужие. Впредь мы не должны терять друг друга из виду, Том.
— Ага, — ответил Томас. Ему действительно хотелось видеться с Гретхен, но Рудольф… это совсем другое дело. Из-за Рудольфа ему пришлось
