Богач, бедняк. Нищий, вор.

— Том! — радостно воскликнул Дур. — А я все жду твоего звонка. Господи! Я уже начал волноваться. Думал, может, ты умер…

— Ты когда-нибудь закроешь рот?! — оборвал его Томас. — Слушай меня. Завтра в восемь вечера из аэропорта Айдлуайлд летит самолет в Париж. Жди меня в шесть вечера у кассы предварительного заказа. С вещами.

— Хорошо, Том, я понимаю.

— Главное, не опаздывай.

— Буду вовремя, можешь не сомневаться.

Томас повесил трубку.

Вернувшись в бар, он настоял на том, что заплатит за выпивку, а когда они вышли на улицу, прежде чем сесть в подъехавшее такси, пожал брату руку.

— Слушай, Том, — сказал Рудольф, — давай пообедаем вместе на этой неделе. Я хочу познакомить тебя с моей женой.

— Отличная мысль. Я позвоню тебе в пятницу, — ответил Томас. Сев в такси, он сказал шоферу: — Угол Четвертой авеню и Восемнадцатой.

Он сидел на заднем сиденье, вальяжно развалившись, и держал на коленях бумажный пакет со своими пожитками. Когда у человека заводятся шестьдесят тысяч долларов, его все приглашают пообедать. Даже собственный брат.

Часть четвертая

1

1963 год.

Когда она подъехала к дому, шел дождь — бурный тропический калифорнийский ливень, — он приминал цветы, серебряными пулями отскакивал от черепичных крыш, размывал оставленные бульдозерами кучи земли на склоне холма и нес эту землю в сады и бассейны соседей. Прошло два года с тех пор, как умер Колин, но она машинально заглянула в открытый гараж, чтобы посмотреть, не там ли его машина.

Оставив учебники в своем стареньком «форде», она побежала к входной двери, и, хотя до нее было всего несколько ярдов, дождь вымочил ей волосы насквозь. Войдя в дом, она сбросила плащ и тряхнула мокрой головой. Было только полпятого, но дом тонул в темноте, и она включила в холле свет. Билли ушел с друзьями на выходные в горы, и она надеялась, что в горах погода лучше, чем здесь, на побережье.

Она сунула руку в почтовый ящик. Какие-то счета, рекламы и письмо из Венеции — почерк Рудольфа.

Она прошла в гостиную, на ходу включая всюду свет. Скинула мокрые туфли, плеснула в стакан чуть-чуть виски, разбавила содовой и, забравшись на диван, поджала под себя ноги, с удивлением ощущая тепло освещенной комнаты. Ей удалось одержать победу над бывшей женой Колина, и она намеревалась останься жить в этом доме. Суд постановил, чтобы до окончательного определения размеров состояния Колина ей выплачивалось временное пособие в счет ее доли, и теперь она уже не зависела от Рудольфа.

Она распечатала письмо. Длинное. Живя в Америке, он предпочитал звонить по телефону, но сейчас, путешествуя по Европе, писал ей письма. Надо полагать, у него масса свободного времени, потому что писал он часто.

«Дорогая Гретхен, — читала она, — в Венеции идет дождь. Джин ушла фотографировать. Она говорит, что в дождь можно наиболее удачно поймать настроение Венеции — и снизу вода, и сверху вода. Я же уютно устроился в нашем номере и не испытываю никакой тяги к прекрасному. А еще Джин готовит тематические серии фотографий и снимает людей в самых плачевных обстоятельствах. Она утверждает, что лишения и старость, а желательно и то и другое вместе, особенно хорошо раскрывают характер людей и страны. Я даже не пытаюсь с ней спорить. Сам-то я предпочитаю красивых молодых людей и солнечный свет, но я ведь всего лишь ее муж-обыватель.

Бесконечно наслаждаюсь чудесными плодами праздности. После всех этих лет суеты и напряженной работы я обнаружил, что я ленив и мне для счастья более чем достаточно посмотреть за день два шедевра, бесцельно бродить по чужому городу, а то и часами сидеть за столиком в кафе, точно я какой-нибудь француз или итальянец, или делать вид, будто я понимаю толк в искусстве, и торговаться в картинных галереях, закупая полотна новых художников, о которых никто никогда не слышал и чьи работы скорее всего превратят мою гостиную в Уитби в комнату ужасов.

Джин — самая прелестная женщина на свете, а я — жутко любящий муж и потому ношу за ней ее фотоаппараты, лишь бы каждую минуту быть рядом. Конечно, когда нет дождя. У Джин удивительно острый глаз, и за шесть месяцев, проведенных с ней в Европе, я узнал больше, чем узнал бы за шестьдесят лет, путешествуя в одиночку. У нее нет никакого вкуса к литературе, она даже газеты не читает, а театр наводит на нее скуку, так