– Так получился провал Мерифри, – сказал Касасам. – И только увидев его, я понял, что все это – не сказки. Его ширина – двести пятьдесят лиг. Высота вала, который окружает эту огромную яму, выше, чем эти скалы, возле которых мы сидим. Мудрецы говорят, что от этого удара вся Земля, вся Ки, сдвинулась и покоробилась. Что там, где теперь горы Митуту, было море. А где были горы, стали моря и равнины. Что солнце стало подниматься с другой стороны, и то, что мы теперь называем востоком, когда-то было севером. И именно из-за этого земля обратилась в лед на долгую тысячу лет. А там, в провале Мерифри, был такой жар, что земля сгорела, а песок расплавился. И когда идешь там, до сих пор кажется, что идешь по стеклу.
Кама и Эсокса затаили дыхание.
– И все же ничто не сравнится с тем, что я почувствовал, когда увидел осколки Бледной Звезды, – продолжил Касасам. – Я замер, словно окаменел. Мне показалось, что сейчас я умру. Я не мог дышать, так был взволнован. На мгновение мне почудилось, будто я что-то помню о прошлом своих предков. До сих пор не могу забыть это ощущение. И, наверное, это тоже держит меня здесь.
– На что она похожа? – спросила в тишине Кама.
– На осколки огромного яйца, – после долгой паузы ответил Касасам. – Черные, толстые, толщиной не менее полусотни локтей каждый. Они так и лежат, опаленные, железные, словно птенец, который был ростом в два или три раза выше ворот Донасдогама, вылупился и ушел. А осколки остались.
– Мы все знаем, что за птенец там был, – проговорила Эсокса.
– Мы и сами там были, – добавил кузнец.
– Но… – задумалась Кама. – Но как мы… наши предки… пережили это падение?
– Может быть, ответ на этот вопрос таится в подземельях? – предположил Касасам. – Говорят разное. Будто сила Лучезарного охраняла нас от великого огня и великого холода. Или будто, прежде чем упасть, это яйцо, или чем бы оно ни было, сбросило с себя нас, подобно семенам. Не знаю. Может быть, ответы скрываются и внутри Храма Света?
– Ты был там? – спросила Эсокса.
– Я даже не смог подойти к нему, – признался Касасам. – Иалпиргах и сам по себе странный город. В его центре огромная пустынная площадь, на которой лежат останки Бледной Звезды. Пять лиг ее ширина. А уже в центре площади, между скорлупой, или, как некоторые говорят, лепестками, – стоит Храм Света. Он черный. И те, кого вы называете белыми, там тоже ходят лишь в черном. А сам Храм… Он, конечно, не так велик, как ворота Донасдогама, но внешне похож на куб, каждая сторона которого те же самые ворота. Еще за четверть лиги до него я почувствовал жжение в горле и боль в груди. Ноги налились свинцом. И я понял, что это развлечение не для меня.
Больше разговоров не случилось. Однажды Касасам привстал на облучке и свернул в ущелье, засыпанное мелкой галькой и песком, напоминавшее след от водяного потока. Через пару лиг ущелье обратилось небольшой долиной, в которой обнаружился и горный поток, а точнее, узкий ручей, наполняющий крохотное озерцо. Путь в ущелье ему преграждала самодельная дамба. Под не слишком раскидистыми деревьями стояли три или четыре дома, к одному из которых и направил подводу Касасам.
– Если бы не равнина, с которой мы завернули сюда, я был бы счастлив прожить здесь годиков так с пятьдесят, – признался Касасам. – А вот если бы на этой равнине жили добрые люди, то и до самой смерти. Привет, Кривой!
Кривым оказался не кривой, а одноглазый и сутулый руф, рыжий, как ночной костер, угрюмый, как пережженный кирпич. Он был одним из четырех братьев, что правили в крохотной долине, и единственным, кто не имел ни жены, ни детей. Прочие подошли к Касасаму, перебросились парой слов, кивнули его спутницам. Утомленные, но стройные руфки выглянули из своих домов и тоже кивнули гостям. Их такие же рыжие дети смотрели на них, высунув головы из воды озерца. Каме мучительно захотелось окунуться в воду. Она даже потянула руку к шнуровке котто, но Эсокса остановила ее.
– Нельзя. Это их озеро. Нельзя. Даже воды нельзя набрать без разрешения. Руфы очень строги. Если руф в Эрсетлатари смотрит на тебя мрачно, считай, что он улыбается. Если морщит нос – хохочет. Ну, а уж если хохочет – беги прочь. Или он сошел с ума, или это вовсе не руф.
– Судя по лицу этого Кривого, он улыбается, – заметила Кама.
– Если он руф, – усомнилась Эсокса.
– А ну-ка, – подозвал девчонок Касасам. – Смотрите!
В жестяном ведре, которое принес Кривой, лежали странные камни, напоминающие графит.
– Точно, – кивнул Касасам. – Похоже. Только это не графит, смотрите, – кузнец натянул на локте сукно и провел полосу. – Видите? Зеленоватая. Почти серая. Так что это зеленый блеск. И вот что я вам скажу, пока он у меня будет, я останусь лучшим кузнецом в Лулкисе. А может быть, и во всей Эрсетлатари. Кроме, – Касасам вздохнул, – конечно, кроме Униглага и Дакки. Но там такие кузнецы!
– Мы шли сюда за одним ведром этого блеска? – вытаращила глаза Эсокса.
– За тремя, – поправил ее Касасам, показывая на Кривого, который тащил еще два ведра. – И если бы вы знали, сколько этот блеск стоит, вы бы уже никогда не относились с пренебрежением ко всем своим знакомым кузнецам.
– Девок зачем притащил? – глухо спросил Кривой, принимая тугой кошель у кузнеца.
– Девки не мои, – ответил Касасам. – Им нужно вырваться из Эрсет. Ты ведь знаешь дорогу в Араману?
– Знаю, – кивнул Кривой. – Больше не присылал никого?
