— Хотите у нас остановиться? — спросил служащий на стоянке.
— Возможно, — ответила Бернадин, выходя из машины.
— Добро пожаловать. У нас наверняка есть свободные места. Межсезонье, знаете ли.
И вот Бернадин стояла в номере люкс, на седьмом этаже с видом на город. Старинная мебель, все оттенки голубого; портьеры, покрывала, занавеси кровати — все разного рисунка, очень красиво. Вот это уже ближе. Бернадин открыла буфетик — полно всяких вкусностей и даже калифорнийские вина. Но она решила спуститься в бар. Еще довольно рано, и, раз уж она сюда попала, нечего сидеть в номере.
Найдя свободное место у стойки в красивом, темных тонов, зале, она снова заказала „дайкири". Пианист играл что-то классическое, и хотя подобная музыка мало подходила к ее настроению, но не уходить же из-за этого. Она посмотрела в зал. Белые в основном.
— Здесь не занято?
Обернувшись, Бернадин с удивлением увидела рядом с собой высокого, приятного черного мужчину в темном костюме, примерно одних с ней лет.
— Нет, не занято, — ответила она и несколько смутилась: вот сидит одна, в баре, не дай Бог, еще подумают, что это ее постоянное занятие. Она надеялась, что он больше не станет с ней разговаривать, — у нее не было желания выслушивать истории из чьей-то жизни или вести светскую беседу с незнакомым человеком, каким бы он интересным не был. К мысли, что она больше не замужем, надо привыкнуть, и один вечер тут ничего не решит.
— Меня зовут Джеймс Уилер. Как поживаете?
— Прекрасно, просто прекрасно.
— А как вас зовут?
— Бернадин Харрис, — ответила она, стараясь не отрывать глаз от бокала.
Он протянул руку, и ей пришлось подать свою. Рука у него оказалась сильная И горячая. Тепло перелилось в ее ладонь, и словно ток побежал по ее руке прямо в мозг, растекаясь по всему телу. Она не поняла, что произошло, такого с ней никогда раньше не бывало. Она отпустила его руку. Пахнуло чем-то чуть сладковатым, терпким, как металл, и в то же время успокаивающе мягким. Его запах.
— А откуда вы? — спросил она.
— Кто, я?
Он улыбнулся. Бернадин заметила обручальное кольцо на левой руке[10] и успокоилась.
Такой ухоженый, наверное, адвокат, а может быть, работает в рекламе.
— Я здесь, в Скоттсдейле живу, — ответила она.
— И остановилась в этом отеле? — удивился он.
— Да.
— Вот оно что. — Он провел рукой по волосам.
— Что?
— Я, кажется, лезу не в свое дело. Простите.
— Ничего, — сказала Бернадин, отпивая очередной глоток. Что говорить дальше, она не знала. Похоже, у него разговорчивое настроение, а она выпила только половину коктейля, так что не встанешь и не уйдешь — глупо бы выглядело. А кроме того, неизвестно почему, но она теперь и сама не отказалась бы поболтать. — Я только что прошла через развод. Сегодня. Вот и праздную, — объявила она.
— Что ж, поздравляю. Если это уместно.
— Вполне.
— А как долго вы были замужем?
— Одиннадцать лет.
— Ого! — воскликнул он и отхлебнул пива.
— А вы? — кивнула она на обручальное кольцо.
— Пять.
— Счастливы?
— Был когда-то.
— А где вы живете?
— В Вирджинии, совсем по соседству с округом Колумбия.
— А в Финиксе вы по делам?
— Да. Изучаю обстоятельства дела, над которым работаю. Я адвокат по гражданским делам.
— Надолго к нам? — Бернадин поверить не могла, что окажется такой любопытной. Два коктейля, видно, все-таки многовато.
— Я здесь уже четыре дня. Завтра уезжаю.
— А город посмотрели?
— Городок, хотите сказать? — Он широко улыбнулся.
Улыбка у него была сногсшибательная. Очень сексуальная, если быть точной. А усы, с ума сойти, даже в полумраке бара видно, до чего хороши. И эти густые брови, и губы, такие сочные, а двигается он словно все суставы смазаны. Да нет, это ей кажется, из-за выпитого. Еще никогда ее не возбуждал совершенно незнакомый человек, и ей стало вдруг очень неловко от собственных мыслей. С Джоном, даже когда они первый раз встретились, она такого не испытывала. И ни с кем другим тоже.
— Вы правы, — сказала она, пытаясь думать о его словах, а не о нем самом. — Хотя в Финиксе и живет миллион человек, большим городом его не назовешь.
— Я посмотрел достаточно, чтобы понять, что жить мне здесь не захочется. Слишком жарко, и потом, что здесь делать?
— Нечего.
— Сказать честно, вы — лучшее, что я видел за эти четыре дня.
— Спасибо. — Бернадин подумала, что, будь она белой, непременно залилась бы краской.
— Итак, вот и весь ваш праздник? — спросил он.
— Похоже, что так.
— Но вы ведь не одна празднуете?
— Вот теперь вы рядом сидите, — сказала она и готова была язык проглотить. Что это с ней? Флиртует? Или решила выставить себя полной дурой?
— Действительно, — улыбнулся он. — Надеюсь, не возражаете?
— Пока нет.
Он рассмеялся и предложил пересесть к столику, где посветлее. Бернадин встала, оставив коктейль на стойке.
— Заказать вам еще? — спросил Джеймс.
— Нет, спасибо. Разве что немного джина с тоником.
Джеймс заказал две порции и вернулся за столик. В последовавшие за этим три часа они узнали друг о друге больше, чем иные узнают за всю жизнь. Зачем ей эти сведения и что с ними делать, Бернадин не знала. Оказалось, Джеймсу тридцать семь, он женат на белой, что почему-то сегодня Бернадин не задело, жене тридцать два, и у нее редкая форма рака молочной железы. За этот год ее шесть раз клали в больницу. Слушая его, Бернадин ни минуты не сомневалась, что он говорит правду. Такое не выдумывают. Детей у них нет, жена не хотела, с чего и начались конфликты. Три года назад она заметила на груди большую гематому; взяться ей было неоткуда, она нигде не ударялась. Когда сделали анализ, оказалось — рак, причем в форме, при которой не спасает даже удаление груди. Еще до болезни жены они собирались развестись, но не мог же он оставить ее в таком состоянии. Дома у них стоял кислородный аппарат, а последний год она в прямом смысле жила на морфии. Теперь они просто ждут конца. Джеймс сказал, что совершенно выжат. Видеть ее страдания — самое страшное, что ему довелось пережить.
Бернадин рассказала ему о Джоне, с начала до конца, даже о таблетках, Джеймс назвал ее мужественной женщиной: одна воспитывает двоих детей, работает целыми днями. Даже чтобы прийти сюда, как она сделала сегодня, чтобы отпраздновать свою свободу, тоже нужно обладать определенной долей смелости. Он сказал, что видел, как она приехала, и признался, что очень надеялся, что не на свидание. И очень боялся, что она не спустится в бар. Но она пришла.
И ещё он сказал, что Джон — дурак, как и многие ему подобные.
— Мы слишком многое принимаем, как само собой разумеющееся, а не следовало бы. Мы обижаем тех, кого всеми силами должны были бы оберегать, раним тех, кто нас любит, а потом удивляемся, почему у нас получается не жизнь, а бардак, извини за грубое слово.
— Не стоит извиняться. Я совершенно согласна.
Интересно, но Бернадин соглашалась практически со всем, что говорил Джеймс. И с каждым словом он нравился ей все больше и больше. Бернадин удивлялась, как мужчинам удается вовремя сказать то, что нужно, и почему они от этого становятся еще привлекательнее. Как это они умеют двигаться, смотреть на тебя по-особому, и вот ты уже только о нем и думаешь. У Джеймса получалось все, и даже больше. Давно она не встречала человека имевшего собственную точку зрения по стольким вопросам. Она готова была сидеть и слушать его всю ночь.
— Давай вместе отпразднуем твою новую свободу? — Он держал ее руки в своих, и ей не хотелось, чтобы он их отпустил.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
— Можно задать тебе вопрос? У тебя никогда не было желания сделать что-то подобное?
— Что?
— Встретить кого-то, кто так тебе понравится, что не захочешь терять время на условности и притворство, а захочется просто быть с этим человеком и так сильно, что махнешь на все рукой и скажешь: пусть, а потом будь что будет.
