Глории не хотелось попрекать его тем, что он гуляет с девушками, похожими на белых. Что это за мода? С чего вдруг? Чем ему не нравятся девушки с темной кожей и короткими курчавыми волосами? Разве они не красивые? Но Тарик упрямо повторял: он выбирает себе по вкусу.
Саксофон смолк. Глория вздохнула — ей нравилось его слушать. Вынув пирог из духовки, она принялась гладить рубашку сына. Завтра их класс будут фотографировать. Тарик опустился вниз и уселся у стола.
— Можно с тобой поговорить, мам?
Только бы это не оказалось какой-то ерундой. В последнее время они жили в таком согласии, не нарушать же его теперь.
— Я слушаю тебя. — Она расправила складку на рукаве рубашки.
— Помнишь, я говорил тебе об оркестре „Все вместе"?
— Да.
— А ты все прочла, что я тебе принес? — спросил он.
— Да.
— Ну, и каково твое мнение?
— Конечно, для молодежи это очень хорошее дело.
— Я хочу туда записаться.
— Тарик. — Глория вздохнула и отставила утюг. — Мы же, кажется, договорились, что ты поступишь в университетский колледж.
— Во-первых, я еще не готов, мам. Я еще не решил, чем потом буду заниматься. Ну, а если я и буду поступать, то только в Морхауз.
— Но это же в Атланте!
— Я хочу учиться в колледже для черных, мама. Я с самого детства ходил только в школу для белых. Мне надоело быть единственным цветным в классе. Я хочу почувствовать, что значит быть среди своих. И я все равно смогу сдать все экзамены в колледж, если меня примут в эту организацию. Подумай, мам! Я смогу объехать весь мир и круглый год буду играть!
— А ты сможешь жить с людьми, которых еще не знаешь, целый год?
— Конечно, мам. Но этого мало. Ведь есть еще то, что делаешь для общества… Ты же читала в их проспекте, чем они занимаются? Выступают в приютах для престарелых, помогают изнасилованным женщинам и детям и все такое. По всему миру! Я же пройду такую хорошую школу жизни, правда, мам?
— Конечно.
— Мне не обязательно потом становиться музыкантом, но и это не помешает. Пожалуйста, можно, я попробую пройти собеседование?
— В проспекте сказано, ты должен посмотреть хотя бы одну из их программ.
— Через две недели одна будет показана в университете, я уже проверял.
— Ты же не знаешь, сколько это будет стоить? — Но Глория уже подсчитала. Она прочла все брошюры и даже успела созвониться с администратором по поводу того, как работает организация. Честно говоря, ее размах впечатлял. Семьсот подростков от семнадцати до двадцати пяти, из двадцати пяти разных стран, делятся на пять „команд". Пять недель они проведут в Таксоне на репетициях и уроках музыки и хореографии. Картинки в проспекте выглядели на редкость привлекательно. Кроме того, дети смогут принять участие в семинарах, встретиться с известными музыкантами, политиками, бизнесменами, учителями, как в США, так и за границей.
— Наверное, восемь тысяч долларов, мам, но вроде у них там есть стипендия.
— Ах, только восемь тысяч.
— Мам, если меня возьмут, я постараюсь заработать, еще поищу спонсоров. Так многие делают. Ну, если ты хоть что-то сможешь заплатить, я постараюсь добиться стипендии.
— Кое-какие сбережения у меня есть. — Глория всегда тщательно скрывала от сына, сколько денег у нее накоплено и сколько она зарабатывает. Деньги, вырученные за дом родителей в Окленде, пришлось частично потратить, чтобы открыть „Оазис"; остальные она вложила в банк, а затем перевела в акции. Но она не хотела, чтобы Тарик об этом узнал. Ни к чему растить испорченного лоботряса, который будет рассчитывать, что получит все без труда. Когда Тарик просил ее о чем-то, она нередко отвечала, что пока они не могут себе это позволить, или сразу говорила нет. Иногда она, однако, делала ему сюрприз — так, она считала, подарок будет казаться более ценным.
— Так сколько? — спросил Тарик.
— Кое-что, — повторила она, отлично зная, что может уплатить всю сумму. — А пока будет так: если тебя примут, придется самому заработать сколько сможешь.
— Да я все сделаю, мам. — Он чуть не подскочил от радости. — Я так хочу поехать! Я все лето об этом думал. Помнишь Билла, ну, того, нашего соседа, он еще в прошлом году окончил школу?
— Да.
— Он даже петь не умеет, а его взяли. Он говорит, это круто. Он был в Финляндии, Франции, Германии, поездил по всей Америке и был в Нью-Йорке! И знаешь еще что? Он видел даже королеву Англии, вот!
— Не надо так убеждать меня, Тарик. — Глория водила утюгом по передку сорочки. — Все, что я хочу, это чтобы ты получил высшее образование. Можешь играть на своем саксофоне, петь и плясать, но без этой бумажки настоящего будущего у тебя не будет. Но ты и так это знаешь.
— Билл поступил в колледж.
Глория поставила утюг. Тарик продолжал:
— Когда мы вернемся, мне будет всего девятнадцать. Кроме того, нередко сначала поступают в колледж, а затем берут академический отпуск на год. И я так сделаю, обещаю.
— Ладно, поживем — увидим, не торопись.
— Спорим, меня возьмут? Ты меня всегда учила быть оптимистом.
— Конечно.
— Что я и делаю. — Тарик встал.
За эти месяцы он подрос еще на восемь — десять сантиметров и из мальчика превратился в очень рослого и стройного мужчину.
— Я горжусь тобой, Тарик, — сказала она и снова взялась за утюг.
— Чем это ты гордишься? Я же такой, как все.
— Ты не доставлял мне особых неприятностей. Во всяком случае, таких, какие имеют другие матери — наркотики и все такое. Мне повезло, что у меня такой сын.
Тарик уперся о стол, положив ладони прямо на только что отглаженную рубашку, наклонился и поцеловал мать в лоб.
— Спасибо, мама. Можно мне кусочек пирога?
— Нет. Это для наших новых соседей.
— Каких еще новых соседей?
— Черная семья переехала сегодня в дом напротив.
— Ну, ладно. Я ухожу. — Он, пританцовывая, вышел из кухни.
Через минуту снова раздались звуки саксофона. Глория не могла скрыть улыбку. Такого сына она всегда хотела иметь: ответственного, уверенного, знающего, чего он хочет. Сегодня Глория еще раз убедилась в этом.
* * *
Дверь соседского гаража была открыта, видна была машина. Глория перешла улицу с еще теплым пирогом, завернутым в фольгу. На пороге стоял вчерашний мужчина.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здравствуйте, — ответила она. Вблизи он оказался очень привлекательным. Очень. Все приготовленные слова вылетели из головы. Почему? Ни перед одним мужчиной она не тушевалась, будь он даже намного старше ее или совсем незнакомый. — Я Глория Мэтьюс. — Она вдруг вспомнила свое имя. — Я живу напротив и хотела сказать вам и вашей семье:.Добро пожаловать".
— Спасибо. — В его голосе был заметен южный акцент. — Очень приятно. Зайдите, пожалуйста, хоть на минутку. — Он приглашающе повел рукой.
— Я не хочу к вам вторгаться вот так. — Глория все стояла на пороге. — Мне просто хотелось представиться. А ваша жена дома?
— У меня нет жены, увы, — отозвался он. — Она умерла два года назад, так что я один.
— О… простите. Мне очень жаль.
— Спасибо. А что это у вас? Пирог?
— Со сладким картофелем.
— Кто же не любит такой пирог! — рассмеялся он. — Входите, присаживайтесь. Я тут вожусь по хозяйству. Дочка обещала помочь распаковаться, но, кажется, не успевает взять внуков из детского сада, так что я пока занялся холодильником — морозилка не работает. Входите же.
— Я как раз приготовила обед и решила отнести вам пирог.
— Тогда и у меня будет обед, — вновь рассмеялся он.
Смеется он от души, и лицо у него какое-то располагающее. Хорошо бы войти, да неудобно, так не принято. Что он может подумать? А ведь будет жить прямо напротив.
— Да не стоит. Я попрошу сына принести вам что-нибудь. У нас, если честно, у самих все вчерашнее. Есть овощи и кукурузные лепешки, салат „оливье" и чуть-чуть ветчины.
— Настоящий пир. Не очень-то я привык к домашней еде. Спасибо, Глория. Откровенно говоря, я с утра ничего не ел. Как зовут вашего сына?
