Наполеон замолчал, погрузившись ненадолго в свои мысли. Потом добавил задумчиво:
— Не нравится мне потеря сегодняшнего дня.
— Это случайная потеря. Думаю, что наши неприятности закончатся на этом.
— Надеюсь! Хотя на войне не бывает случайностей без последствий.
Наполеон, как всегда, оказался точен в расчетах. За исключением одной мелочи. Нет, разумеется, он был бы абсолютно прав в своих предположениях, если бы речь шла о любой европейской армии. Но не русской.
Воюя уже второй десяток лет, он никак не мог привыкнуть, что ее действия порой непредсказуемы по причинам, которых просто не может быть, исходя из обычной логики. Двигаясь на врага, имея за спиной город, в котором можно оставить раненых и больных, оставить все, что мешает двигаться в удобном темпе, нет никакого смысла растягивать войска. Основные силы должны быть сжаты в кулак. Но корпус Раевского, вопреки здравому смыслу, опоздал с выходом и покинул город, когда солнце уже клонилось к закату. А потому и расположился на ночлег всего в двенадцати верстах от Смоленска, а не в сорока, как полагал Наполеон.
В то время, когда император разговаривал с Луи, генерал Раевский, уже получил донесение, что французы идут по другому берегу Днепра. Отправив вестовых к Барклаю, он срочно поднял корпус и повел его назад в город. Эта вторая случайность — поздний выход Раевского из города — опять обернулась против французов. Две случайности превратились в серьезную неприятность. Смоленск теперь оказался занят не только полуразбитой дивизией Неверовского, которая просто не в состоянии была оборонять стены крепости протяженностью более шести верст, но и корпусом Раевского. И хотя силы Наполеона почти в десять раз превосходили число защитников Смоленска, войти в город походным маршем стало невозможно.
Но Бонапарт и Каранелли не знали этого. И вызванный тогда Мюрат получил строжайший приказ выступить со своими корпусами до рассвета, чтобы войти в город сразу после восхода солнца.
Встреченные в Краснинском предместье русские пехотинцы не смогли оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление французам и отошли за стены крепости. Дозоры начали искать пути проникновения в город. Кавалерийская атака на крепостные стены высотой в шесть саженей — занятие малополезное. Потому для направления главного удара Мюрат выбрал Королевский бастион — единственный широкий пролом в стене в западной части города. Решающий удар должны были нанести спешившиеся драгуны. Остальные войска атаковали все приемлемые для прорыва места, чтобы распылить и без того малые силы русских.
Результаты штурма города, в который король Неаполитанский намеревался въехать под фанфары, изумили. По всему периметру стены раздавались ружейные залпы. Плотность огня явно превосходила ожидания. Мюрат заподозрил, что в Смоленске войск больше, чем потрепанная дивизия. Во многих местах французам даже не дали приблизиться к стене. А драгун остановили картечью орудия, установленные на бастионе. Кроме того, на стенах были замечены простые горожане, вооруженные топорами и вилами. И хотя это вызвало смех маршала, без артиллерии и пехоты он был бессилен.
Прибывшие к вечеру Даву и Ней, настороженные рассказом Мюрата, решили провести разведку, бросив по всему периметру стены в безнадежные атаки несколько батальонов. Результаты со всей очевидностью показали, что в Смоленске намного больше войск, чем дивизия Неверовского.
Костры расположившихся на ночлег солдат Нея, Даву и Мюрата казались сплошной огненной линией, идущей по холмам и охватывающей город с юга. Глядящий на эту картину генерал Раевский понимал, что здесь — основные силы наполеоновской армии. А еще он понимал, что до завтрашней ночи ни армия Багратиона, ни Барклай де Толли не успеют вернуться в Смоленск. И ему нужно пережить день, один только день, который для многих солдат его корпуса, а может, и для него самого станет последним. Они будут стоять и умирать, защищая этот город, потому что не могут отойти, не могут пропустить французов и обречь на гибель русские армии.
Со стороны противника глухо бухнула пушка. Ушедший в небо снаряд разорвался в вышине красным фейерверком. Следом за ним взлетел еще один, а потом еще и еще.
— Не иначе, как сам Бонапарт прибыл! — ординарец попытался проявить догадливость. Он не знал, что совсем недалеко, рядом с Королевским бастионом, стояли трое мужчин, одетых в форму русских офицеров, для которых Даву по просьбе Каранелли устроил этот салют. Графиня Возьмитинская уехала сегодня утром. Но карета была пуста — Смоленск покинул только кучер. Доминик, слуга и гример стали пехотными офицерами.
Снаряды продолжали лететь в небо, и все трое тщательно запоминали порядок цветов вспыхивающих в небе огней.
— Красный, красный, синий, красный, зеленый, желтый, синий, зеленый, красный…
Доминик и Ламбер молчали и только бывший слуга слегка бормотал, озвучивая цвета взлетающих петард.
Когда салют над французской позицией закончился, офицеры развернулись и пошли через весь город к его восточной стене. Мимо утопающего в садах государева дворца по бревенчатой мостовой Блонной улицы к главной магистрали — Молоховской. И потом дальше к Никольским воротам.
Пройти через них, запертых по случаю приближения врага и тщательно охраняемых, Доминик и не рассчитывал. Потому группа повернула на юг и двинулась к Днепру по дороге, идущей вдоль крепостной стены. Там в самом дальнем углу около Лучанской башни можно было не ожидать нападения. Сразу за высокой стеной начинался Чертов ров, через который подобраться к крепости чрезвычайно трудно. А уж подтащить орудия или подъехать на коне — просто невозможно.
Рядовой Сидор Перепелкин сменился в полночь. Он медленно ходил по широкой стене между башнями, вглядываясь в темноту через просветы между зубцами. Хотя увидеть что-нибудь вряд ли надеялся. Атаковать здесь мог только черт самолично. Большой участок крепости, версты в полторы, на котором располагались шесть башен, охраняла только одна рота. Но даже этого было более чем достаточно. И потому Сидор жутко удивился, когда вдруг разглядел в темноте три силуэта, приближающихся к нему со стороны Поздняковой башни. Но сказать Перепелкину ничего не довелось. Он даже не разглядел взмах руки идущего первым мальчишки. Под сердцем вдруг стало как-то пусто и неуютно, словно кусок льда случайно коснулся груди. Ноги перестали слушаться, и Сидор почувствовал, что садится. Неимоверная тяжесть навалилась на плечи, сгибая колени. Перепелкин сопротивлялся изо всех сил, стараясь устоять. Но весящее не менее двух пудов ружье зацепилось за плечо и валило на бок.
Две тени подошли вплотную и крепко подхватили солдата под руки, не давая упасть. Третья остановилась перед лицом, и он почувствовал, как вдруг горячо стало в груди, в том самом месте, где еще секунду назад мертвецкий холод сковывал сердце. Перепелкин улыбнулся с чувством благодарности к поддерживающим незнакомцам и услышал последние в жизни слова:
— Ружье не снимайте!
Доминик вытер нож о мундир солдата.
— Скидывайте так, во внутреннюю сторону, где зубцов нет. Подумают, что задремал на ходу и свалился со стены.
— Так рана от ножа останется…
— До утра все равно не разглядят. Кидайте!
Тело рядового глухо ударилось о землю, чуть звякнуло ружье, попавшее на камень, и все стихло.
Один из французов, тот, что раньше считался слугой графини Возьмитинской, накинул на зубец веревочную петлю.
— Все передашь лично Каранелли. И скажи, что я жду сигнала о том, что ты дошел. И постарайся побыстрее, времени немного.
Левуазье не зря беспокоился — гонцу предстоял длинный и непростой путь. Но командир задал вопрос, и Доминик обязан дать ответ.
За два часа до рассвета Каранелли попросил дежурного адъютанта разбудить Даву. Адъютант помнил, что маршал был приветлив с этим полковником, а потому после некоторого размышления решил не перечить. Он пришел к выводу, что тот, кто требует разбудить командира корпуса посреди ночи без веской на то причины, не может дослужиться до полковничьего чина. Действительно, маршал не проявил никакого неудовольствия, и через пять минут Каранелли пригласили в соседнюю со спальней комнату. Еще через пять минут Даву вызвал адъютанта и велел сообщить Мюрату, что поступили сведения чрезвычайной важности.
