Поздней августовской ночью, с высокого холма, Наполеон смотрел на Смоленск. Зрелище, открывшееся его глазам, можно было назвать мистическим. Больше всего город походил на кратер вулкана, неизвестно почему вдруг выросший на Среднерусской возвышенности. Но если присмотреться, то становились видны стены и башни крепости, ограничивающие жерло, чего никак не могло быть у настоящего вулкана. И тогда приходили мысли о преисподней, поднявшейся на поверхность. Что во многом соответствовало действительности, ибо в городе творился кромешный ад. Горели не просто здания, горел город целиком. Огонь сжирал кварталы, сады, парки. По некоторым улицам стало невозможно пройти ни пешему, ни конному — жар не уступал тому, что в поддувале печи. Уцелевшие после бомбардировки жители шли через Днепровские ворота за реку. Пехотинцы Дохтурова, Коновицына, Неверовского организованно покидали позиции, егеря прикрывали отход. Впрочем, французы и не пытались организовать ночной штурм. К утру город опустел. Наполеона, въехавшего через Никольские ворота, встречали лишь попы, три дня отсиживавшиеся до этого за крепкими стенами Успенского собора. Только они пришли к императору с крестом в знак покорности.
Бонапарт медленно проехал через весь город к Днепровским воротам. Сразу за стеной из реки торчали обломки взорванного моста, окончательно похоронившие один из лучших стратегических планов Наполеона за всю кампанию.
— Заходи, заходи, Луи! Возможно, ты будешь смеяться, но генерал Тучков попросил наградить тебя орденом.
— Вот как? — Каранелли плотно прикрыл дверь. — Мне показалось, что он обижен. Удар штыком оказался нешуточным.
— Да, рана у него серьезная, но ничего опасного. А на тебя он не обижен. Скорее восхищен. Говорит, что не видел таких храбрых офицеров, ты один встал у них на пути, у четверых. И сумел взять его в плен. А троих остальных уложил ты?
— Почти.
— Что значит, почти?
— Доминик одному ножик в горло метнул.
— Понятно, а штыком зачем?
— Так это не я, русский солдат. Он в меня метил.
Разговор шел в кабинете смоленской резиденции императора — одном из немногих чудом уцелевших домов, наспех приведенном в порядок. Плотно закрытые окна не спасали от проникающего повсюду запаха гари. Задернутые шторы скрывали безрадостный вид улицы — обгоревшие, разбитые остовы зданий, черные стволы парковых деревьев, заваленный битым кирпичом булыжник мостовой.
— Ну что же, мне придется выполнить просьбу русского генерала, восхищенного твоим умением сражаться. Завтра будет зачитан приказ о награждении тебя орденом Почетного легиона. Поздравляю!
— Благодарю, ваше величество!
— Расскажи мне еще раз, что там произошло с корпусом Жюно. Только теперь спокойно, по порядку.
— Сначала он не стал переправляться в темноте. Мне казалось, что это имело смысл, если переправа не разведана. Утром движение началось с задержкой, все делалось крайне медленно. Сразу видно, что в корпусе плохо отработано форсирование рек. Они возились весь день. Потом генерал наотрез отказался направить часть уже переправившихся войск на Валутину гору. Я говорил, что это ваш приказ, требовал немедленного выполнения. Но Жюно сказал, что сам будет отвечать перед вами. Вечером он не пошел дальше, сославшись на то, что не хочет утопить корпус в болотах.
— Индюк! — прокомментировал Бонапарт. — Хорошо, он ответит! С какими идиотами приходится иногда иметь дело! Жером упустил Багратиона в Полесье, а этот набитый дурак не смог переправиться вовремя и в результате ускользает Барклай.
Каранелли молчал, ожидая пока император выскажется. Но Наполеон уже успокоился.
— Потом, как я понимаю, ты со своими людьми ушел на Лубино?
— Да! Кто-то же должен показать, что болота не так страшны.
— И что?
— Они не представляли никакой трудности. Через два часа при лунном свете мы вышли к Валутиной горе.
— Да… А Ней никак не мог опрокинуть отряд Тучкова. Хотя не его вина. Ты, может, и не знаешь, но Барклай понял, что если Ней сомнет прикрытие, то он успеет к Соловьевой переправе раньше русских.
Наполеон встал и, заложив одну руку за борт сюртука, начал расхаживать по кабинету.
— Ты понимаешь, что получается, мой дорогой Луи! Даже не могу сказать, что в этой кампании мне не везет. Но глупые действия моих маршалов сводят на нет все усилия и лишают заслуженной победы. Жером упускает Багратиона, Мюрат теряет день, сражаясь с новобранцами, и не удается окружить русские армии. Наконец нам улыбается удача. Армия Барклая медленно отходит на Москву кружной дорогой, опасаясь, что мы выкатим батареи к Днепру там, где тракт вплотную подходит к реке. Нею, разумеется, нет смысла бояться наших орудий, и он идет напрямую. Передовые отряды сталкиваются с небольшим заслоном казаков. Ней подтягивает основные силы своего корпуса, но и русские усиливаются. Тучков, дивизия Коновицына, кавалеристы Орлова-Денисова.
Бонапарт постепенно увеличивал темп движения, чувствовалось, что произошедшее накануне серьезно задело самолюбие императора.
— Небольшое авангардное столкновение переросло в серьезное сражение. Прибывает сам Барклай. У Нея больше сил, но позиция русских лучше. И все, что нужно — это фланговый удар хотя бы одной дивизии. А вместо нее появляется дюжина офицеров. Да, Луи, я знаю, что это самые лучшие в мире бойцы! Но нужна дивизия! А этот… болот испугался… Он, наверное, думал, что его корпус будет всю войну маршировать по паркам!
Наполеон вдруг успокоился, решив, что не стоит махать оружием после битвы.
— Но ты, кажется, просил аудиенции не для того, чтобы обсудить вчерашний бой?
— Да, ваше величество.
— Я слушаю.
— Может, нам лучше послушать Доминика? Он видел намного больше, чем я.
— А где Доминик?
— В приемной.
— Пусть заходит.
Через минуту Левуазье четко докладывал.
— Когда русские пошли в атаку, мы оказались у них за спиной, спрятавшись в высоком кустарнике. На левом фланге впереди шел генерал. Мы сразу догадались — батальон бежал быстрее других. Солдаты стремились обогнать генерала, чтобы прикрыть его. Русские часто так делают.
Император посмотрел на Каранелли, и тот кивнул в знак согласия.
— Получилось, что генерал оказался позади батальона.
— Это был генерал Тучков, Доминик! Мне уже доложили о результатах допроса пленных. Кроме того, мы побеседовали уже с ним. Можешь не отвлекаться на подробности.
— Хорошо, ваше величество! Мы напали сзади. Около генерала было примерно два взвода пехотинцев…
— Екатеринославские гренадеры!
— Да. Атака получилась внезапной, они не смогли оказать сопротивления. Но потом, когда мы уходили с русским генералом, за нами погналась кавалерия. Отрядом командовал знакомый мне русский офицер.
— Что? Какой офицер? — брови Наполеона, который разом забыл, что удивление не красит императора, поползли вверх.
— Тот, которого я убил под Фридландом. По крайней мере, считал, что убил.
— Ты уверен? Ночь, лунный свет!
— Абсолютно, ваше величество. Я слышал, как он кричал: «Живьем! Маленького только живьем!»
— Вот как? Напомни, что было у Фридланда?
— Мы с удобной позиции отстреливали офицеров через реку, когда на нас напали русские драгуны…
— Да, я вспомнил! Это тот, который догадался, что стрельба ведется с тысячи шагов?
— Он самый.
На зов колокольчика мгновенно явился адъютант.
— Перментье ко мне!
Бригадный генерал, который догадался, что во время аудиенции Каранелли надо быть на всякий случай поближе к кабинету императора, появился мгновенно.
— Что у нас с пленением Тучкова? Его пытались выручить кавалеристы?
— Пытались, но Арменьяк взорвал четыре боевых заряда и шесть дымовых, — несколько удивленный отвечал Перментье.
— Я не об этом! Есть ли показания пленных: кто пытался отбить генерала?
— Да, мы подобрали раненого. Московский драгунский полк, третий эскадрон. Это они пытались атаковать наш отряд, захвативший Тучкова.
