«Стирается грань между умственным и физическим трудом…» Тут вперед выходил Климов и, «работая лицом», заявлял: «Устарела поговорка “Сила есть – ума не надо”».
Мы придумали и выход Зегалю. Плужник и Климов оставались вдвоем на сцене после всех «стираний граней». «Взгляните на архитектора», – говорили они, протягивая руку к кулисе, откуда гордо выходил капитан команды.
Наконец, была готова и песня для домашнего задания.
Почему-то для нее мы в основу положили народность, прямо скажем, не очень нам свойственную и близкую. Мы чуть ли не под гармошку, пели от души песню, мало сочетаемую с обликом студента-архитектора и всем тем, что тогда исполнялось. Зато сейчас патриоты от счастья бы рыдали. Тон задавали девицы…
Отвечал им самый музыкальный из нас, Лёня Терлицкий, в картузе, к внешности которого картуз, не говоря уже о гармошке, не очень подходили. Эту часть песни патриоты бы сочли за оскорбление. Знать бы им заранее, где будет работать лет через двадцать Терло, – если б могли, удавили.
Мужской хор поддерживал семита-гармониста, но этого нам показалось мало, поэтому еще четыре пары передвигались в каком-то доморощенном народном танце, который им дался большими трудами. Шошенский, как самый длинный, выплясывал с Олей Зачетовой, нежный Клипин, поправляя все время очки, встал в пару с зеленоглазой Ирой Осипян, в которую был безнадежно влюблен. По-моему, Наташа Рослова крутила покорного Проклова, который всегда имел гвардейскую выправку, а Таня Возвышаева встала в пару с Наличем. Именно в этом танце оказалась сложная концовка, когда девушкам приходилось влезать обратно на табуреты. Но их прикрывала мужская шеренга, оставшаяся без партнерш и годящаяся только на роль ширмы. Ни я с гвардейскими усами и бакенбардами по моде того времени, ни Зигаль в танцоры не годились и не рвались.
Сейчас я думаю, что было бы куда смешнее, если бы мы, ребята, танцевали друг с другом. Но в те времена такое проделать считалось немыслимым, тем более на центральном телевидении. А жаль, мы с Зегалем стали бы первопроходцами на отечественной эстраде. Предтечами многих нынешних звезд.
Пока танцоры дергались перед нами в каком-то конвульсивном русском гавоте, мы настоящими мужскими голосами выводили:
«Буду в славе купаться, нырять, – отвечал теперь уже нам Леня в картузе. – Научусь на гармошке играть».
Мы уже тогда в отличие от многих понимали значение слова «продюсер». Я же говорил, что студент-архитектор всегда знал то, что знать ему совсем не обязательно.
Прикрыли наш КВН за две недели до съемок, когда уже в Москве вышла программа ЦТ, причем с нашими фотографиями. Ректор Юрий Николаевич Соколов, тот самый, что был у нас главным помощником и опекуном, когда мы начинали, стал главным инициатором прекращения нашей артистической жизни.
Юрий Николаевич был человек непростой, в институт он пришел, напомню, после того, как много лет отработал в ООН. По советским меркам это статус, почти равный современному олигарху. После второго курса и факультета общей подготовки в Архитектурном начиналась специализация. Каждая группа получала свою тройку педагогов основного предмета – проектирования. Нашим мэтром оказался знаменитый профессор Геннадий Яковлевич Мовчан, вторым педагогом стал один из лучших учеников Мовчана Владимир Дмитриевич Красильников, в девяностые – главный художник Москвы. А к ним добавили тихого, неприметного, невысокого, с гладко зачесанными назад темно-русыми волосами, с простым русским лицом, слегка прихрамывающего Юрия Николаевича. Только к концу института он мне рассказал о причине своей хромоты. Молодым лейтенантом на фронте он прострелил себе пятку – случайно, на марше, через кобуру висевшего сзади пистолета. Чтобы не попасть под обвинение в самостреле, он к медикам обращаться не стал, сам залечивал рану, оттого и осталась хромота. Ох, непростой был дядька Юрий Николаевич.
Повторю, что, по моему мнению, его ректорство было обговорено заранее, потому что довольно быстро в течение года он стал, не выходя из должности третьего преподавателя, проректором по науке. Еще через год профессор Николаев ушел на пенсию (а мы учились на четвертом курсе), и ректором назначили Соколова. Но пока мы не защитились, он так и оставался у нас третьим преподавателем, после Мовчана и Красильникова.
В разгар нашей кавээновской деятельности Юрий Николаевич подошел к Наличу на «проекте», то есть когда у нас проходили занятия по специальности, и с невинным видом спросил: «А почему у вас капитан Зегаль? Он симпатичный парень, но ты не хуже. Чего не пробуешься?» Налич отговорился, что у него маленький ребенок.
Иногда Юрий Николаевич своими несоветскими советами ставил нас в тупик. Так, однажды мы не по своей вине всей группой не успевали сдать зачет, и он совершенно серьезно предложил нам подать на эту кафедру в суд.
Решение ректора закрыть в институте КВН вызвало на телевидении сильный переполох. Нам сообщили, что за нами пришлют автобус и дадут время в Телетеатре для репетиции, если в институте это делать невозможно.
Двое суток автобус с надписью «Телевидение» стоял у нас во дворе. Двое суток Белла Исидоровна Сергеева и Марат Хоренович Гюльбекян, режиссер и редактор КВНа, уговаривали нашего ректора. Между нами ходила байка, что якобы в институт откуда-то сверху прислали письмо с просьбой внимательно отнестись к команде, и наши начальники никак не могли понять: «внимательно» – это как? Запретить или поддержать? Конечно, это была чистая байка. Правда, и то далеко не вся, открылась гораздо позже.
Мы действительно в самое сложное для КВН время оказались «светом в окошке». Как сейчас говорят, наш бэкграунд, а раньше – анкета, выглядела безупречно: «русский, член КПСС…», то есть «чистая студенческая самодеятельность». Коммунистическая мораль в нашей стране (как теперь выяснилось, и капиталистическая) даже легкого вольнодумства терпеть рядом не хотела. Мы со своим чистоплюйским (от нищеты) задором стали надеждой возрождения прежнего КВНа. К тому же, как мне доверительно сказали в редакции, «одесский юмор» всем надоел. Нетрудно было понять, что означало слово «одесский». Как мне говорили, мы внесли свежую струю, а шутки оказались без пошлостей и руки профессиональных юмористов в них не чувствовалось.
В 2001 году Масляковы пригласили меня на сорокалетие КВНа. Я тогда был у них в большом фаворе, поскольку приводил на КВН всех внуков Ельцина: Борю, Катю с Машей и Полину Юмашеву, в будущем Дерипаско. Не скрою, я испытал горькие минуты, когда на сцену вышла команда чемпионов 1971 года, целиком прилетевшая из Бруклина. Естественно, бывшие одесситы.
Есть моя собственная история, связанная с КВН, но никак не с нашей командой.
Перед первыми президентскими выборами Борис Николаевич Ельцин присутствовал на КВНе, – по-моему, он тогда проходил в здании МИСИ на Дмитровском шоссе. В 1996 году я предложил Валентину Юмашеву привести Ельцина накануне выборов на КВН как на самую рейтинговую тогда передачу. С Валей я был знаком еще по «Комсомолке», потом он позвал меня в «Огонек», и у нас сохранялись приятельские отношения. Борис Николаевич приехал в Дом молодежи. Тогда выступала команда из Екатеринбурга «Уральские пельмени» – и с треском провалилась. Более беспомощного представления я не помню.
