— А ела зачем?
— Это он ел! — сказала Яра и, ябедничая, показала на живот.
— Хорошая отговорка! Вчера он в меня стаканами кидался, сегодня острое ест. Ты его хоть математике учи! — предложил Ул.
— Ни за что! Я ему стихи буду читать.
— А я ему саперку подарю.
Яра засмеялась:
— Ему? А если девочка будет?
Ул подготовился и к такому варианту:
— Тогда саперку с бантиком на ручке.
— Это если она будет шныркой! — буркнула Яра.
Ул был настроен оптимистичнее. Он сказал, что, даже если не будет, саперка всегда пригодится.
— В песочнице траншеи копать! И вообще, хорошо, что мы еще из-за фамилии не спорим, а то всякое бывает. — Яра знала, о чем говорила. Было у нее двое знакомых. У него фамилия Палкин, у нее — Палочкина. Они очень нравились друг другу, но фамилии отчего-то приводили их в бешенство.
— Да чтоб я была какой-то Палкиной!
— А я чтоб был каким-то Палочкиным! Никогда!
— Ломов!
— Дубинкина!
— Деревяшкин!
Все это обычно происходило при Яре. Она вздыхала и говорила:
— О величина любви! О притягивающая сила бодания, сближающая столь чугунные лбы!
Перед тем как возвращаться в ШНыр, будущие родители заехали к сестре Яры. Яра видела сестру редко и порой вообще забывала, что у нее есть сестра. Зато сестра помнила о Яре постоянно, и всякий раз, оказываясь дома, Яра обнаруживала, что сестра выбросила что-нибудь из ее вещей.
«Ну тебе же это не нужно!» — говорила она. «А ты меня спросила?» — возмущалась Яра. «Если бы я тебя спросила, ты бы стала жмотиться. А зачем жмотиться, когда тебе это не нужно?»
В этот раз Яра обнаружила, что сестра избавилась от ее письменного стола. Он был такой огромный, что Яра была убеждена, что сестре его никогда не одолеть.
— Ну и где мой стол? — спросила Яра, созерцая пустое место, начавшее уже заполняться всяким бродячим хламом.
— Лучше спроси, где мой муж! — кисло отозвалась сестра.
— И где?
— Он меня бросил, когда я в три часа ночи заставила его выкинуть твой стол!
— А зачем в три часа ночи?
— Такие вещи только в три часа ночи и делаются! Потом уже настроения нет! — отрезала сестра и ушла, оставив Ула и Яру сидеть с племянником.
Ул, тренируясь быть отцом, задвинул малышу такую сказку, что сам толком не понял, чем она закончилась. Кажется, Кощей Бессмертный убил Ивана с Василисой, после чего разбил яйцо, взял иглу и ушел в Москву работать в будке «Кожремонта» на «Алексеевской».
Сестра отпрашивалась на десять минут, но вернулась через пять часов. Ул с Ярой сдали ей племянника относительно здоровым (карапуз прищемил себе дверью палец, когда Ул учил его играть в спецназ) и отправились в Капотню, где у шныров был железный вагончик с наглухо заваренными окнами. На вагончике было написано «РЕМОНТ ЧАСОВ», однако часы там не чинили. Если бы кто-то взломал металлическую дверь, то нашел бы отсыревшую сумку из-под противогаза с зарядной закладкой внутри. Поискав чуть тщательнее, он обнаружил бы тяжелый арбалет, все металлические части которого съела ржавчина. Еще в вагончике была отличная железная печка, докрасна разогревавшаяся с двух больших досок. Ул давно собирался перенести ее в ШНыр, но руки пока не доходили.
Когда Ул и Яра, отогревшись, вышли из вагончика, был уже вечер. Пока Ул закрывал замок, Яра смотрела на город. Солнце скрылось. Москва лежала в тумане. Вид у города был безрадостный. Яре казалось, что границы стираются и их мир постепенно становится болотом. Неужели ведьмари не понимают, что, взращивая в себе или в своих инкубаторах элей, они все больше заболачивают наш мир? Да нет, понимают, конечно, но считают, что до окончательного разрушения мира они не доживут, а что будет потом, когда граница рухнет, их мало волнует.
Яра приуныла, но тут за соседним домом что-то плеснуло радостным светом, отразившимся во всех обращенных в ту сторону окнах. Точно лопнул в небе бесшумный салют. Туман не рассеялся, но как-то ослабел, поблек. Шум города стерся, дымы из труб повеселели.
Несколько мгновений Яра недоумевала, не понимая, что это. А потом поняла. Кавалерия в Зеленом Лабиринте «отпускает» принесенные на этой неделе закладки, и одна из закладок пришла сюда, в Москву, и досталась тому, кому должна была достаться. И теперь в этом месте всегда будет происходить что-то хорошее, сопровождающее всякий шаг обновленного человека, который получил свою собственную, только для него созданную закладку. Неуклонно, день за днем. И сюда болото не сунется. А значит, нужно просто нырять на двушку, носить закладки, и дальше будь что будет. Еще повоюем!
Ул наконец справился с дверью, взял Яру за руку, и они пошли к метро.
Глава десятая
Личный транспорт небесного водолаза
Каждый человек делает такое добро, которое считает добром. И такое зло, которое считает наименьшим возможным в данной ситуации злом. Учитывая громадный разброс в оценках и тягу к самооправданию, получается просто невероятных масштабов бардак.
Рина шла кормить Гавра, когда рядом затормозила неприметная машина с заляпанными снегом номерами. Кто-то выскочил и, обхватив ее сзади руками, затащил в салон. Хлопнула дверца, щелкнули блокируемые замки, и машина рванулась с места. В первую секунду Рина растерялась, но решила дорого продать свою жизнь. Рванувшись, боднула кого-то и схватилась за нерпь, собираясь прибегнуть ко льву и, вырвав с мясом дверцу, выпрыгнуть на ходу, но в этот миг кто-то жалобно произнес:
— Ты что, больная, что ли? Зачем же знакомых калечить?
Рина узнала Гамова. Одетый в синий пуховичок и опумпоненную шапочку, он походил на учащегося компьютерного колледжа, прибывшего на олимпиаду по сборке компьютеров с завязанными глазами. Правда, шапочка наверняка была какая-нибудь уникальная, за десять тысяч евро, изготовленная лично руками знаменитого парижского модельера, а пумпон пришивала не меньше чем английская королева. Пуховичок же Гамову состряпали в Швеции, потому что, по его мнению, в России не умеют вшивать молнии.
Рина хотела ответить, что калечить знакомых, которые хватают ее сзади, не только не вредно, но даже полезно, но тут ее взгляд случайно упал на водителя, и челюсть застыла в самом нижнем положении. Это был Долбушин, счастливый, как пенсионер, выигравший кофемолку.
— Ты жива! Жива!
— Я-то жива! А ты что здесь делаешь? — строго спросила Рина, все еще кипевшая от досады.
Долбушин ответил, что хотел ее увидеть.
— Вместе с этим? — Рина кивнула на Гамова. — А он откуда взялся? Пятачки собирал на МКАДе?
— Ничего я не собирал! — завопил Гамов.
Долбушин объяснил, что с этим он столкнулся у Белдо, когда приехал вправлять мозги старичку, позволившему Рине участвовать в проверке сводных четверок. Дионисий Тигранович ему не открыл и разговаривал через дверь умирающим голосом.
— Совсем спятил! — брезгливо сказал Долбушин. — Крыльцо разломано! Повсюду кабачковая икра, банки разбитые.
Едва не сломав о его дверь ручку зонта, глава финансового форта спускался по лестнице, а навстречу ему как раз поднимался Гамов, тоже явившийся объясняться с Белдо. После короткой перепалки, едва не приведшей сразу к двум жертвам («скрипач, поэт и гимнаст» отлично стрелял, да и глава финансового форта был не кролик), Гамов с Долбушиным с удивлением осознали, что они союзники и даже в своем роде являются членами общества ринолюбов.
Перед тем как вместе сесть в машину, оба члена общества разом задрали головы. В окне мячиком прыгал обиженный Дионисий Тигранович, плевал в форточку и пытался запустить в них банкой кабачковой икры. Догадываясь, что банок у него много, Долбушин с Гамовым поспешили уехать. И вот они уже на дороге перед Копытово — ждут, пока появится Рина.
— Как вы вообще узнали про сводные четверки? Ну, и что я там была? — спросила Рина.
