благодарностью, что скоро встречусь с отцом.
Но я, конечно, не умер. Эти слова пишет не привидение. Я заметил кончик клинка,
возникшего между ногами убийцы, и в тот же миг взмывшего вверх и рассекшего
туловище от паха до плеча. Я сообразил, что направление удара было выбрано не столько
из-за свирепости, сколько из необходимости оттащить убийцу от меня, а не толкать его
вперед, на меня. Но свирепость была, и он завопил, и хлынула кровь, а он развалился на
половинки, и на пол выпали внутренности, и туда же последовала его безжизненная туша.
Позади него стоял мистер Берч.
- С вами все в порядке, Хэйтем? — спросил он.
- Да, сэр, — ответил я.
- Красивое зрелище, — сказал он и крутанул саблей, чтобы помешать остроухому,
клинок которого поблескивал совсем рядом.
Кое-как я поднялся на колени, подобрал валявшуюся саблю и стоял, готовый
присоединиться к мистеру Берчу, который вышиб остроухого вон из игровой, но
злоумышленник вдруг что-то увидел — что-то, не видное мне за дверью — и скользнул в
эту сторону. И после этого мистер Берч попятился и предупредительно вытянул руку,
чтобы я не рванулся вперед, когда в дверном проеме снова возник остроухий. Только на
этот раз у него был заложник. Не мама, чего я испугался вначале. Это была Дженни.
- Назад! — рыкнул Остроухий.
Дженни всхлипывала, глаза ее были широко распахнуты, потому что в горло ей
вдавился клинок.
Стоит ли признаваться… стоит ли признаваться, что в эту минуту я гораздо
сильнее хотел отомстить за отца, чем защитить Дженни?
- Стой там, — повторил Остроухий, утаскивая Дженни.
У нее закрутился вокруг ног подол ночной рубашки, а пятки волочились по полу.
Непонятно откуда, к ним присоединился еще один человек в маске, размахивающий
факелом. В вестибюле теперь было полно дыма. И в другой части дома я видел пламя,
лизавшее двери гостиной. Человек с факелом подбежал к шторам, поджег их, и теперь
почти весь дом пылал вокруг нас, и ни мистер Берч, ни я не смогли бы это остановить.
В какой-то миг я подумал, что они отпустят Дженни, но не тут-то было. Пока ее
тащили к повозке и заталкивали внутрь, она кричала, и кричала, когда третий человек в
маске взмахнул на кучерском месте вожжами, и повозка задребезжала, удаляясь в
темноту, а мы остались — выбираться из горящего дома и спасать из лап огня наших
погибших.
10 декабря 1735 года
1
Хотя сегодня мы хоронили отца, первая моя мысль, когда я проснулся, была не о
нем и не о похоронах, а о буфетной комнате на площади Королевы Анны.
Они не пытались туда войти. Отец нанял двух солдат, потому что опасался
грабежа, но наши злоумышленники проникли наверх, даже не пытаясь ограбить
буфетную.
Потому что они явились за Дженни, вот почему. А убийство отца? Было ли оно
частью плана?
Вот о чем я размышлял, проснувшись в холодной комнате — и в этом не было
ничего необычного, комната и должна быть холодной. В общем-то, так бывало всегда. Но
сегодня в комнате было особенно холодно. Сегодня просто зуб на зуб не попадал, и
пробирало до самых костей. Я глянул на камин, удивляясь, почему от огня не идет тепло,
и увидел, что в нем темно, а решетка покрыта серым пеплом.
Я выбрался из постели и подошел к окну, но слой льда с внутренней стороны не
позволял рассмотреть, что было на улице. Дрожа от холода, я оделся, вышел из комнаты и
был поражен, каким безмолвным казался дом. Я неслышно спустился по лестнице, к
комнате Бетти, и постучал, сначала тихонько, потом сильнее. Она не ответила, и я постоял
в раздумье — что же предпринять, и от нарастающей тревоги за нее у меня стало замирать
все внутри. И когда она в очередной раз не ответила, я опустился на колени и заглянул в
замочную скважину, молясь, чтобы не увидеть того, чего не должно быть.
Она спала на одной из двух кроватей, стоявших в ее комнате. Другая пустовала и
была аккуратно застелена, хотя у ее изножья было что-то вроде мужских сапог с
серебряной полоской на заднике. Я еще раз глянул на Бетти, и некоторое время смотрел,
как вздымается и опускается укрывавшее ее одеяло, и я решил, что пусть она спит, и
выпрямился.
Я побрел по коридору на кухню, и там миссис Сирл смерила меня слегка
неодобрительным взглядом, а потом отвернулась к своей разделочной доске. Это не
означало, что мы с ней в ссоре, просто миссис Сирл на все смотрела с неодобрением, а
после грабежа в особенности.
- Она не из тех, кто ничего не требует от жизни, — в один прекрасный вечер
обмолвилась Бетти.
Это была еще одна перемена, случившаяся после налета: Бетти стала гораздо более
откровенной и постоянно давала понять, что она обо всем этом думает. Я никогда бы не
подумал, что она и миссис Сирл обсуждали это с глазу на глаз, но, например, я и понятия
не имел, что Бетти относилась к мистеру Берчу с подозрением. И тем не менее, это так и
было:
- Я не знаю, почему он решает от имени Кенуэев, — загадочно ворчала она вчера.
— Он не член семьи. И сомневаюсь, что он когда-нибудь им станет.
Так или иначе, хотя Бетти и не думала, что миссис Сирл стала для меня менее
неприступной как экономка, и хотя раньше я бы дважды подумал, прежде чем без
разрешения тащиться на кухню и просить там поесть, теперь у меня не было никаких
колебаний.
- Доброе утро, миссис Сирл, — сказал я.
Она слегка поклонилась. В кухне было холодно, как будто от нее. На площади
Королевы Анны у миссис Сирл было по меньшей мере три помощника, не считая прочей
прислуги, которая шныряла туда-сюда в огромной двойной кухонной двери. Но так было
до налета, когда у нас был полный штат, а нет ничего надежнее, чем вторжение
вооруженных молодцов, с мечами и в масках, чтобы разогнать всех слуг. Большинство из
них даже не показались на службе на следующий день.
Сейчас с нами были только миссис Сирл, Бетти, мистер Дигвид, горничная по
имени Эмили и мисс Дэви, горничная матери. Это был весь штат, который теперь
обихаживал Кенуэев. Точнее сказать, оставшихся Кенуэев. А остались только я и мама.
Я вышел из кухни с куском пирога, завернутым в салфетку, который с
укоризненным взглядом вручила мне миссис Сирл, безусловно не одобрявшая мои ранние
прогулки по дому и занятая приготовлением завтрака. Мне по душе миссис Сирл, а с тех
пор, как она, одна из немногих, осталась с нами после той ужасной ночи, я полюбил ее
еще крепче, даже так. Но теперь надо думать о другом. О папиных похоронах. И, конечно,
о маме.
А потом я очутился в прихожей, перед входной дверью, и прежде чем я это понял,
я уже открыл дверь и, не задумываясь — во всяком случае, не слишком задумываясь, —
шагнул на крыльцо и дальше — в мир, омраченный холодом.
