2-3 июля 1747 года
Сегодня прошла служба, и еще… я поясню.
После службы я оставил Реджинальда на крыльце часовни — он беседовал с
мистером Симпкином. Мистер Симпкин сказал мне, что я должен подписать какие-то
важные документы. От мамы мне остались деньги. С угодливой улыбкой он выразил
надежду, что я более чем доволен тем, как он вел дела все это время. Я кивнул,
улыбнулся, не ответил ничего определенного, сказал им, что мне нужно немного времени
для личных дел, и ушел, как будто для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями.
Я надеялся, что со стороны мой маршрут будет выглядеть случайным, если я пойду
вдалеке от центральных улиц, подальше от экипажей, которые шлепали по грязи и
навозу мощеной дороги через толпу людей: торговцев в окровавленных кожаных
фартуках, шлюх и прачек. Но все было не так. Он был вовсе не случайным.
Прямо передо мной, в одиночестве, шла женщина, видимо погруженная в свои
мысли. Конечно, я заметил ее на службе. Она сидела с остальной прислугой — с Эмили и
еще двумя-тремя, которых я не знаю, — в другом конце часовни, с платочком у глаз. Она
глянула наверх и заметила меня — должна была — но не подала виду. Это поразило меня:
неужели Бетти, одна из моих старых нянек, не признала меня?
И теперь я шел за ней, держась на таком расстоянии, чтобы она меня не
обнаружила, если случайно обернется. Уже темнело, когда она подошла к своему дому,
или не к своему дому, а к большому особняку, в котором она теперь служила, и который
смутно вырисовывался на темном небе и был очень похож на наш — на площади
Королевы Анны. Неужели она все еще няня, или дослужилась до чего-нибудь большего?
Может быть, под накидкой у нее передник гувернантки? Народу на улице поубавилось, и
я помедлил на другой стороне улицы и подождал, пока она спустится по короткому
лестничному маршу с каменными ступенями к этажу, где жила прислуга, и скроется
внутри.
Она скрылась, а я перешел через дорогу и прогулочным шагом приблизился к
особняку, чтобы не слишком привлекать внимание тех, кто, возможно, смотрел на меня из
окон. Когда-то я был маленьким мальчиком и смотрел из окна на площади Королевы
Анны на прохожих и размышлял об их занятиях. В этом особняке тоже может быть какой-
нибудь мальчик, которому интересно знать, что я за человек. Откуда я? Куда иду?
Поэтому я прошелся вдоль ограды особняка и глянул вниз, на освещенные окна,
принадлежавшие, по моим предположениям, людской, и в награду увидел силуэт Бетти —
она появилась в окне и задернула занавеску. Я узнал все, что мне надо.
Я вернулся после полуночи, когда в особняке были задернуты все шторы, на улице
было темно, и только временами блестели огни встречных экипажей.
Я снова прошелся вдоль фасада, бросил короткий взгляд влево и вправо, бесшумно
перескочил через ограду и приземлился в канаву. Я метнулся по ней туда-сюда, отыскал
окно Бетти, остановился, приложил ухо к стеклу и некоторое время прислушивался, чтобы
убедиться, что внутри никто не движется.
Настойчиво и осторожно я прижал кончики пальцев к низу оконной рамы и
потянул ее вверх, молясь, чтобы не было скрипа, и мои молитвы были услышаны — я
проник внутрь и закрыл за собой окно.
Она немного пошевелилась в постели — может быть, от тока воздуха из открытого
окна или от неосознанного ощущения, что в комнате кто-то есть. Я застыл, как статуя, и
ждал, пока ее дыхание не станет ровным, и чувствовал, что воздух вокруг меня
успокоился, мое вторжение растворилось в комнате, так что через несколько мгновений я
казался частью самой комнаты — как будто я всегда был ее частью или ее духом.
А потом я вынул из ножен меч.
Ирония судьбы — ведь именно этот меч подарил мне в детстве отец. В последние
дни я почти не расстаюсь с ним. Когда-то давно Реджинальд интересовался, когда мой меч
отведает первой крови, но теперь он отведал ее уже не раз. И если я прав насчет Бетти, то
отведает снова.
Я сел на кровать, приставил к ее горлу меч и рукой закрыл ей рот.
Она проснулась. Глаза ее распахнулись от ужаса. Рот ее двигался, она попыталась
крикнуть, но лишь пощекотала губами мою подрагивающую ладонь.
Я держал ее трепетавшее тело, молчал и просто ждал, пока ее глаза смогут увидеть
меня в темноте, и она узнает меня. Неужели не узнает, хотя и нянчилась со мной десять
лет, как родная мать? Неужели не узнает своего мастера Хэйтема?
Она перестала сопротивляться, и я сказал ей:
- Здравствуй, Бетти, — моя рука все еще закрывала ей рот. — Я хочу у тебя кое-что
узнать. Ты должна ответить. Чтобы ты ответила, я сниму руку с твоего рта, и тебе
захочется крикнуть, но если ты крикнешь…
Я прижал ей к горлу лезвие меча, чтобы показать, что ее в этом случае ждет. А
потом очень осторожно снял руку с ее рта.
Ее взгляд был твердым, как гранит. Я на мгновение ощутил себя в детстве и почти
испугался огня и ярости, пылавших в ее глазах, потому что вид этих глаз вызвал в моей
памяти картины, когда она меня распекала, а я не мог от этого увильнуть и должен был
только нести наказание.
- Вас следует хорошенько высечь, мастер Хэйтем, — прошипела она. — Как вы
смеете влезать в комнату к спящей леди? Или я вас ничему не учила? Или Эдит вас
ничему не учила? Или ваша матушка?
Голос ее становился все громче.
- Или ваш отец ничему вас не научил?
Воспоминания детства обрушились на меня, и теперь я был вынужден снова искать
в себе решимость, должен был бороться с желанием просто убрать меч и сказать:
«Простите, нянюшка Бетти, я больше так не буду, потому что отныне и впредь я хороший
мальчик».
Но мысль об отце добавила мне решимости.
- Что правда то правда, Бетти, ты когда-то была мне второй матерью, — сказал я.
— И ты права: то, что я сейчас делаю, вещь ужасная и непростительная. И поверь, мне
вовсе не легко это делать. Но ведь то, что ты сделала, тоже ужасно и непростительно.
Она прищурилась не понимая.
- О чем это вы?
Левой рукой я достал из сюртука сложенный в несколько раз листок бумаги и
почти в полной темноте показал ей.
- Помнишь Лору, судомойку?
Она кивнула опасливо.
- Она написала мне, — продолжал я. — Написала все о твоих отношениях с
Дигвидом. Сколько времени отцовский камердинер был твоей пассией, Бетти?
Никто мне не писал, листок бумаги в моей руке содержал лишь одну тайну —
адрес моей съемной квартиры, но я рассчитывал, что в темноте она не заметит обмана. А
правда заключалась в том, что перечитывая старый дневник, я вдруг живо вспомнил тот
давнишний эпизод, когда я отправился искать Бетти. В то холодное утро она «немного
повалялась в постели», и когда я смотрел в замочную скважину, я видел в комнате пару
мужских сапог. Тогда я ничего не сообразил, потому что был маленьким. Я глянул на них
глазами девятилетнего мальчика и даже не подумал о них. Ни тогда. Ни позже.
И не думал о них до тех пор, пока не перечел дневник, и тогда внезапно, словно
смысл хитрого анекдота, до меня дошло: это были сапоги ее любовника. Кого же еще? В
