превосходит его численно, или полагал, что отступление отрицательно скажется на
отношениях Вашингтона и Конгресса, и командующий, наконец-то, будет отстранен. В
общем-то, по большому счету, причины этого поступка были не важны, и я никогда его не
спрашивал.
Знаю только, что Вашингтон приказал ему атаковать, а он сделал наоборот, и
результатом стал стремительный разгром. Мне говорили, что к этой битве приложил руку
Коннор, помогший повстанцам удержать позиции, а Чарльз отступил прямо на порядки
Вашингтона и в словесной перепалке с командующим употребил довольно крепкие
выражения.
Я легко мог это представить. Я помнил того молодого человека, с которым много
лет назад я познакомился в гавани Бостона, помнил, с каким благоговением он смотрел на
меня и с каким презрением, свысока, на всех остальных. С тех пор, как он был обойден
должностью главнокомандующего Континентальной армией, его недовольство
Вашингтоном терзало его, как открытая рана — все сильней и сильней, без надежды на
избавление. Мало того, что он дурно отзывался о Вашингтоне при любом удобном случае,
очерняя его во всех смыслах и как человека, и как командующего, но он занялся
интригами еще и в переписке, стараясь перетянуть на свою сторону членов Конгресса.
Правда, отчасти его ретивость вдохновлялась верностью Ордену, но все равно она
подпитывалась личным раздражением от того, что его обошли когда-то. Чарльз мог бы
получить отставку в британской армии и стать во всех отношениях американским
гражданином, но ему было свойственно очень британское чувство превосходства, и он
очень остро чувствовал, что должность главнокомандующего принадлежит ему по праву.
Я не могу упрекать его за то, что он примешивал к этой истории личные мотивы. Кто из
рыцарей, впервые встретившихся когда-то в таверне «Зеленый Дракон», был свободен от
этого? Наверняка не я. Я возненавидел Вашингтона за то, что он сотворил с деревней
Дзио, но его руководство революцией, трезвое порой до безжалостности, не несло на себе
отпечатка жестокости, насколько мне было известно. Он не приписывал себе чужих
успехов, и теперь, когда, несомненно, война близилась к концу, разве мог его кто-нибудь
назвать иначе, чем героем?
В последний раз я виделся с Коннором три года назад, когда он оставил меня
одного возле Вашингтона. Одного. Без посторонних. И хотя и постаревший и не такой
прыткий, как прежде, я все-таки получил возможность отомстить за все, что он сделал с
Дзио, и мог наверняка «отстранить» его от командования, но я не тронул его, потому что
во мне уже было сомнение: не ошибся ли я на его счет? Наверное, пришло время сказать:
я ошибся. Это человеческая слабость — видеть изменения в себе и полагать, что
остальные при этом не меняются. Пожалуй, в этом и была моя ошибка с Вашингтоном.
Может быть, он изменился. Я только пытался понять, прав ли Коннор.
А тем временем Чарльз после своей перебранки с Вашингтоном был арестован за
нарушение субординации, предстал перед военно-полевым судом и в итоге потерял свою
должность и нашел пристанище в Форте Джордж, где остается и до сих пор.
2
- Этот парень направляется сюда, — сказал Чарльз.
Я сидел у стола в Западной башне Форта Джордж, перед окном с видом на океан.
Через подзорную трубу я видел на горизонте корабли. Это они держат курс сюда? И там
Коннор? И его товарищи?
Я повернулся и жестом пригласил Чарльза сесть. Он был неряшливо одет; лицо
утомленное и осунувшееся, и на лицо свисали седеющие волосы. Он был раздражен, но
если и вправду сюда идет Коннор, то раздражение это вполне объяснимо.
- Он мой сын, Чарльз, — сказал я.
Он кивнул и отвел взгляд, сжав губы.
- Я так и думал, — сказал он. — Похож. А его мать — та женщина из могавков, с
которой вы… сбежали тогда, не так ли?
- О, я даже сбежал?
Он пожал плечами.
- Только не говорите мне, что я не забочусь об Ордене, Чарльз. Вы ведь тоже
несете ответственность.
Молчание длилось долго, и когда он снова посмотрел на меня, глаза его
вспыхнули.
- Когда-то вы поставили мне в вину то, что я создал ассасина, — недовольно сказал
он. — А не кажется ли вам это издевкой и даже лицемерием, потому что он ведь именно
ваш отпрыск?
- Возможно, — сказал я. — Я действительно больше не уверен.
Он сухо рассмеялся.
- Орден безразличен вам уже давно, Хэйтем. В последнее время я не вижу в ваших
глазах ничего, кроме бессилия.
- Не бессилие, Чарльз. Сомнение.
- Да хоть и сомнение, — он фыркнул. — Вряд ли великому магистру тамплиеров
приличествуют сомнения, вам не кажется?
- Может быть, — согласился я. — А может быть, я понял, что только дуракам и
детям они не свойственны.
Я снова посмотрел в окно. Недавно корабли для невооруженного глаза были
булавочными головками, теперь они выросли.
- Чушь собачья, — сказал Чарльз. — Ассасинские бредни. Вера не допускает
сомнений. Это минимум, чего мы требуем от наших лидеров: веры.
- Я помню время, когда вы нуждались в моем покровительстве, чтобы примкнуть к
нам; теперь вам впору занять мое место. Вы бы стали хорошим великим магистром, как
по-вашему?
- Таким, как вы?
Долгое молчание.
- Это обидно, Чарльз.
Он встал.
- Я ухожу. У меня нет желания дожидаться, когда этот ассасин — ваш сынишка —
устроит здесь заваруху.
Он выжидательно посмотрел на меня.
- И вы должны идти со мной. По крайней мере, мы его опередим.
Я покачал головой.
- Я думаю, нет, Чарльз. Я думаю, что останусь, и это будет моя последняя битва.
Пожалуй, вы правы — я был не очень-то боевым великим магистром. И теперь самое
время это исправить.
- Вы намерены с ним встретиться? Чтобы драться?
Я кивнул.
- Зачем? Думаете, сможете переубедить его? Перетянуть на нашу сторону?
- Нет, — с грустью сказал я. — Боюсь, что Коннора переубедить нельзя. Даже
узнав правду о Вашингтоне, Коннор не изменил ему. Вам нужен Коннор, Чарльз, у него
есть «вера».
- И что потом?
- Мне бы не хотелось допустить, чтобы он убил вас, Чарльз, — сказал я и
потянулся к амулету у меня на шее. — Возьмите, пожалуйста, это. Я не хочу, чтобы он
забрал его, если одолеет меня. Нам пришлось крепко потрудиться, чтобы добыть это у
ассасинов; у меня нет желания его возвращать.
Но он отдернул руку.
- Я не возьму.
- Вы должны сохранить его.
- Вы и сами это можете сделать.
- Я почти старик, Чарльз. Лучше не рисковать, верно?
Я втиснул амулет ему в руки.
- Я оставлю вам несколько солдат для охраны, — сказал он.
- Как угодно. — Я глянул в окно. — Вам пора поторапливаться. У меня такое
чувство, что час расплаты близок.
Он кивнул и пошел к двери и там обернулся.
- Вы были хорошим великим магистром, Хэйтем, — сказал он, — и я сожалею,
если вам показалось, что я думаю иначе.
Я улыбнулся.
- А я сожалею, что дал вам к этому повод.
Он хотел сказать еще что-то, но передумал, повернулся и вышел.
3
Меня контузило, когда корабли начали обстрел, и я молился, чтобы Чарльзу
удалось уйти, так что это, должно быть, моя последняя запись; эти слова — мои
последние. Я надеюсь, что Коннор, мой родной сын, прочтет этот дневник и, возможно,
когда он узнает немного о моем жизненном пути, он поймет меня и, может быть, даже
простит. Мой путь был вымощен ложью, мое недоверие выковано из предательства. Но
мой собственный отец никогда не обманывал меня, и этим дневником я продолжаю эту
традицию.
Я предъявляю правду, Коннор, и ты можешь делать с ней всё, что хочешь.
