ЭПИЛОГ
Отрывки из дневника Коннора Кенуэя
16 сентября 1781 года
1
- Отец! — позвал я. Я оглох от бомбардировки и с усилием пробился сквозь нее к
Западной башне, где должно быть его убежище, и вдруг, в коридоре, ведущем к покоям
великого магистра, я наткнулся на него.
- Коннор! — откликнулся он. Взгляд его был тверд и непроницаем. Он вытянул
руку и взвел спрятанный клинок. Я сделал то же. Снаружи несся гром и треск канонады,
звук сокрушенного камня и крики умирающих. Медленно, мы шли навстречу друг другу.
Заложив одну руку за спину, он показал мне спрятанный клинок. Я сделал то же.
- После следующего выстрела, — сказал он.
Грохнули пушки, и показалось, что стены рухнут, но нас это не тревожило. Схватка
началась, и коридор наполнился звуком нашей звякающей стали, хрипами наших усилий,
явных и недвусмысленных. А все остальные звуки — звуки сокрушаемого вокруг нас
форта — ушли куда-то далеко-далеко.
- Ну же, — он насмехался надо мной, — не надейся одолеть меня, Коннор. Ты
способный, но всего лишь мальчик — тебе еще надо поучиться.
В нем не было никакой пощады. Никакого снисхождения. Что бы ни скрывалось у
него в голове и в сердце, клинок его сверкал с обычной точностью и жестокостью. Если
он такой боец на склоне своих лет, когда силы его пошли на убыль, то не хотел бы я
драться с ним в расцвете его сил. Если он решил устроить мне испытание, то я это принял.
- Отдай мне Ли, — потребовал я.
Но Ли давно уже не было. Был только Отец, и он разил быстро, как кобра, и его
лезвие мелькнуло на волосок от моей щеки, едва не распоров ее. Я перешел в атаку и
ответил с такой же скоростью — извернулся и захватил его предплечье, пронзил клинком
и разрубил крепление.
С ревом боли он отпрыгнул назад, и я увидел тень беспокойства в его глазах, но я
дал ему восстановиться и смотрел, как он оторвал от одежды полоску и перевязывал рану.
- У нас есть возможность, — убеждал я его. — Вместе мы разорвем порочный круг
и положим конец этой древней войне. Я знаю это.
Что-то мелькнуло в его глазах. Искра давно погасших желаний? Или припомнилась
несбывшаяся мечта?
- Я это знаю, — повторил я.
Зажав зубами окровавленную повязку, он покачал головой. Неужели он вправду
так разочарован? Неужели его сердце так ожесточилось?
Он закончил с перевязкой.
- Нет. Ты хочешь знать это. И хочешь, чтобы это было правдой, — в его словах
сквозила печаль. — Во мне тоже это было когда-то. Но это несбыточная мечта.
- Мы же не чужие, ты и я, — уговаривал я. — Пожалуйста…
На мгновение мне показалось, что я достучался до него.
- Нет, сын. Мы враги. И один из нас должен умереть.
Снаружи ударил новый пушечный залп. Факелы затрепетали в стойках, свет
заплясал по камню, и со стен потоком обрушилась пыль.
Пусть будет так.
Мы бились. Долгий, тяжелый бой. Не из тех, на которые приятно смотреть. Он
атаковал меня — саблей, кулаком и временами даже головой. Его манера драться
отличалась от моей, была как-то проще. Ей не хватало какой-то моей изобретательности, и
все же она приносила плоды, и вскоре я убедился, что это еще и больно.
Мы отстранились друг от друга, и дышали оба с трудом. Он тыльной стороной
ладони вытер губы и пригнулся, разминая пальцы раненой руки.
- Ты присвоил себе право судить, — сказал он, — решать, что я и Орден вредим
миру. Но всё, что я тебе показал, всё, что сказал и сделал, доказывает обратное. Мы не
тронули твой народ. Мы не защищали Корону. Мы хотели объединить эти земли и
поддержать мир. Под нашей властью все были бы равны. А патриоты не обещают того
же?
- Они обещают свободу, — сказал я, внимательно глядя на него и вспомнив, как
когда-то наставлял меня Ахиллес: «каждое слово, каждый жест — это бой».
- Свобода? — он усмехнулся. — Я сказал и повторяю снова: она опасна. Никогда
не придут к согласию те, кому ты, сын, помог подняться. Они все расходятся во взглядах
на свободу. Мира, которого ты так жаждешь, не может быть.
Я покачал головой.
- Нет. Вместе они создадут нечто новое — лучше, чем старое.
- Этих людей объединяет общая цель, — продолжал он и провел раненой рукой
вокруг себя, чтобы показать… на нас, я так понял. На революцию. — Но когда эта битва
кончится, между ними начнутся споры — как лучше управлять. И это приведет к войне.
Вот увидишь.
И он прыгнул вперед, рубанув саблей, но целился он не в корпус, а в мою руку со
спрятанным клинком. Я уклонился, но он был быстр и с разворота, с тыльной стороны
руки, ударил мне рукоятью сабли повыше глаза. В глазах у меня поплыл туман, я
отшатнулся, защищаясь наугад, а он пытался довести до победы свое преимущество. По
счастливой случайности я ударил его по раненой руке, добившись мучительного вопля и
временной передышки, пока оба мы приходили в себя.
Еще пушечный залп. Снова со стен повалила пыль, и я почувствовал, как задрожал
пол. Кровь потекла из раны над глазом, и я смахнул ее обратной стороной ладони.
- Лидеры-патриоты не хотят власти, — убеждал я его. — Здесь не будет монарха.
Власть будет у народа, как и должна.
Он покачал головой, медленно и печально, и сделал снисходительный жест,
который, если он должен был успокоить меня, сделал прямо противоположное.
- У народа никогда нет власти, — сказал он, — лишь ее иллюзия. А секрет вот в
чем: он ее не хочет. Ноша ответственности слишком тяжела. Вот почему он так легко
подчиняется, когда кто-то встает у руля. Люди хотят, чтобы им приказывали. Они
жаждут этого. И не мудрено: их создали для служения.
Мы снова обменивались ударами. Мы оба были в крови. Я гляжу на него и неужели
я вижу себя самого в старости? Я прочел его дневник и, оглядываясь назад, могу сказать
точно, что он видел во мне: человека, которым должен был стать он. Как бы всё
сложилось, если бы в тот момент я знал то, что знаю сейчас?
Я не знаю, есть ли ответ на этот вопрос. До сих пор не знаю.
- То есть мы от природы рабы, а значит, тамплиеры — идеальные властители? — я
тряхнул головой. — Это очень удобно.
- Это правда, — воскликнул Хэйтем. — Принципы и практика очень далеки друг от
друга. Я вижу мир таким, каков он есть, а не таким, каким мне хочется его сделать.
Я атаковал, он стал защищаться, и несколько мгновений коридор звенел от звуков
бьющейся стали. Мы оба уже утомились; схватка потеряла прежний напор. На секунду
мне показалось, что она просто сойдет на нет; если бы был такой способ, чтобы мы оба
просто развернулись и разошлись, каждый в свою сторону! Но нет. Здесь должна быть
развязка. Я понимал это. И он понимал, я видел по его глазам.
Это должно кончиться здесь.
- Нет, Отец… ты сдался и хочешь, чтобы мы поступили так же.
А потом был удар и тряска от легшего близко пушечного ядра, и из стен градом
посыпался камень. Рядом. Совсем близко. И должен быть еще удар, следом. И он был. И
зияющая дыра появилась в коридоре.
2
Меня отшвырнуло взрывом, и я приземлился измученной кучей, как пьяный,
медленно оседающий по стенке таверны — и как-то неестественно развернулись у меня
голова и плечи. Коридор наполнился пылью и валившимися каменными осколками, и
грохот взрыва медленно уступил грохоту и стуку ползущих булыжников. Преодолев боль,
я встал на ноги и, прищурившись в облаке пыли, увидел, что он лежит так же, как и я,
только с другой стороны пролома, и я, прихрамывая, двинулся туда. Я остановился и
