– Тебе нельзя разговаривать, мать, – возразила Эйла. – Постарайся уснуть. Поговорим утром, когда тебе станет лучше.
– Нет, девочка. Не будем откладывать. До утра я не дотяну.
– Не говори так. Ты будешь жить. Ты не покинешь нас!
– Эйла, я ухожу, и ты должна с этим смириться. Не перебивай меня. Времени мало. – Руки Изы вновь упали. Эйла смотрела на мать, оцепенев от горя. – Эйла, ты всегда была мне дороже всех на свете. Сама не знаю почему, но это так. Даже мысль о разлуке с тобой казалась мне невыносимой. Но теперь я ухожу. Недалек тот день, когда Креб вслед за мной отправится в мир духов. Бран стареет. Скоро вождем станет Бруд. Эйла, ты знаешь сама, он не даст тебе житья. Дочь моя, любимая моя дочь, ты владеешь чарами целительства. В любом Клане ты займешь достойное положение, даже если у тебя никогда не будет мужчины. Но ты женщина, Эйла, и мужчина тебе необходим. Ты не принадлежишь Клану. Ты родилась среди Других и осталась одной из них. Уходи отсюда, девочка, отыщи людей своего племени.
– Уйти? – переспросила изумленная Эйла. – Но куда я пойду, Иза? Я не знаю, кто они, Другие, не знаю, где искать их.
– Другие живут к северу отсюда, на большой земле за полуостровом. Моя мать рассказывала мне, что один из них, мужчина, которого исцелила ее мать, пришел с севера. – Иза смолкла, но несколько мгновений спустя, собрав последние силы, решительно повторила: – Здесь тебе оставаться нельзя, Эйла. Уходи. Найди людей своего племени, найди своего мужчину.
Внезапно руки Изы упали, веки ее смежились. Она глубоко вздохнула и опять открыла глаза.
– Скажи Убе, что я любила ее. Но ты моя старшая дочь, и ты особенно дорога мне. Я всегда, всегда… любила тебя больше всех.
Дыхание Изы превратилось в слабое клокотание, которое постепенно затихло.
– Иза! Иза! – отчаянно закричала Эйла. – Мать, не уходи! Не покидай меня! Прошу, не уходи!
Вопль ее разбудил Убу, она вскочила и бросилась к Изе.
– Мать! Нет! Нет! Мать моя умерла! Мать моя оставила меня!
В поисках поддержки девочка устремила на Эйлу горестный взгляд.
– Она сказала, что любила тебя, Уба.
Глаза Эйлы были сухи. Она еще не до конца осознала всю непоправимость случившегося. Креб, услышавший крик Эйлы в своем святилище, хромая, приблизился к умершей. Всхлипывая, Эйла прижалась к нему. Все трое, охваченные горем утраты, обнялись. Креб и Уба ощутили на своих лицах слезы Эйлы. Сами они не умели плакать, но скорбь их была не менее глубокой.
Глава 26
– Ога, ты не накормишь Дарка еще раз?
Орущий ребенок, которого Креб держал на руках, мешал ему изъясняться, но Ога все поняла без слов. «Эйле пора самой покормить сына, – подумала она. – Вредно так долго не опорожнять груди. Но Мог-ур, похоже, совсем извелся от переживаний – Иза умерла, а Эйла обезумела от горя». Ога не стала прибавлять ему хлопот.
– Конечно, я покормлю его, – кивнула она и взяла Дарка на руки.
Креб побрел к своему очагу. Эбра и Ука уже унесли тело Изы, чтобы подготовить его к погребальному обряду. Эйла по-прежнему сидела недвижно. Волосы ее повисли жалкими космами, на щеках темнели грязные полосы, оставленные слезами и дорожной пылью. Она так и не сменила накидку, в которой проделала весь долгий путь с Великого Сходбища. Креб несколько раз опускал ей на колени голодного ребенка, но Эйла, словно оглохнув и ослепнув, не замечала сына. Любой женщине известно, что крики ребенка, в конце концов, заставят мать очнуться от самой глубокой печали. Но Креб был мужчиной. Он знал, что в случае нужды женщины часто кормят чужих детей, и не хотел, чтобы Дарк страдал от голода. Поэтому он относил малыша то к Аге, то к Уке. Но их дети уже подросли, и молока у них было в обрез. Но у Оги, сыну которой лишь недавно пошел второй год, молока хватало, и она кормила Дарка с готовностью. Что до Эйлы, она, томимая душевной мукой, не обращала внимания на свои окаменевшие, налитые болью груди.
Мог-ур взял свой посох и удалился в глубь пещеры. В дальнем необитаемом углу были грудой сложены камни, а на покрытом пылью полу уже выдолбили неглубокую впадину. При жизни Изу, искусную целительницу, окружали почет и уважение. Высокое положение умершей и близость ее к духам, позволившим ей овладеть магическими чарами, обязывали похоронить ее внутри пещеры. Если кости Изы найдут покой в обиталище Клана, духи, помогавшие ей, пока она была жива, не оставят ее соплеменников своими благодеяниями и сама Иза в ином мире будет оберегать тех, с кем разделяла жилище. К тому же хищникам не удастся добраться до ее останков.
Мог-ур осыпал могилу тертой охрой и принялся совершать над ней ритуальные движения. Освятив землю, которой предстояло принять Изу, он направился к какому-то предмету, скрытому мягкой шкурой, и снял покров, обнажив тело умершей целительницы. Ее руки и ноги были согнуты и связаны красными веревками, так чтобы тело приняло позу ребенка в утробе матери. Шаман испросил у духов милости, потом опустился перед мертвой на колени и принялся натирать окоченевшую плоть смесью охры и жира пещерного медведя. Иза, свернувшаяся в позе неродившегося младенца, нагая, покрытая красной краской, отождествляемой с кровью, проливаемой при родах, должна была войти в иной мир тем же путем, каким вышла из него.
Никогда еще погребальный обряд не был так тяжел для Мог-ура. Он потерял не только сестру. Иза знала его, как никто другой. Он никогда не жаловался, но ей было известно, как велики его страдания. Она сочувствовала ему, она любила его мягкую, отзывчивую душу, восхищалась его величием, могуществом и волей. Она заботилась о нем, она умела облегчить его боль. Благодаря ей он познал семейные радости. И хотя теперь, натирая ее тело охрой, он впервые прикасался к нему, она воистину была его женщиной – преданной и самоотверженной подругой, которую судьба дарует не всякому мужчине. Но она ушла, оставив его в одиночестве.
Креб вернулся к своему очагу с посеревшим от усталости лицом. Эйла по-прежнему сидела около опустевшей постели Изы, устремив взгляд в пустоту. Но, когда Креб принялся перебирать вещи умершей, она встрепенулась.
– Зачем ты их трогаешь? – спросила она, не желая расставаться ни с чем, что имело отношение к Изе.
– Ищу сосуды и чаши, в которых Иза готовила снадобья. Все, что помогало ей исцелять, надо похоронить с ней вместе. Духи этих вещей будут сопутствовать ей в ином мире.
– Давай я сама.
Отстранив Креба, Эйла собрала деревянные плошки и костяные чашки, в которых Иза отваривала и настаивала целебные травы, каменные ступки, в которых она растирала и измельчала коренья, сумку целительницы, сделанную из шкуры выдры, посуду, из которой Иза ела и пила. Все это она сложила на подстилку. Вещей, необходимых Изе при жизни, оказалось не так много.
– Изе помогали исцелять не чашки и миски! – с досадой произнесла Эйла.
Охваченная внезапной мыслью, она сорвалась с места и бросилась из пещеры. Креб проводил ее грустным взглядом.
Эйла переправилась через ручей и устремилась в луга, куда она так часто ходила вместе с Изой. Заметив заросли диких роз, она отломила несколько цветков, потом нарвала цветов тысячелистника, отвар которых облегчает боль и избавляет от лихорадки. Она носилась по лесам и лугам, собирая цветы и травы, которые использовала Иза, – чертополох, крестовник, дикие гиацинты.
Все эти растения Эйла часто приносила Изе, и та готовила из них чудодейственные снадобья. Но сейчас она отбирала лишь те, что были украшены яркими благоуханными цветами. Неудержимые слезы струились по ее лицу при воспоминании о том, как они с Изой вместе ходили за травами. Эйла набрала такую огромную охапку, что с трудом удерживала ее в руках. Вдруг она заметила неподалеку переплетенные ветви лесного хвоща, покрытые мелкими цветочками. Тут же в голову ей пришла удачная мысль, так что она даже улыбнулась сквозь слезы.
Вытащив из кармана накидки нож, Эйла срезала ветку, уселась на краю залитого мягким осенним солнцем луга и принялась оплетать ветку цветами, превращая ее в причудливый многокрасочный венок.
