– Порой я думаю, что все это чепуха на постном масле, – сказал он.
– Но как красиво! – повторила она протестующе.
– Оно на самом деле не так выглядит, – пояснил Кэрни. – Оно вообще никак не выглядит. Это не более чем картинка с рентгеновского телескопа. Набор чисел переведен в визуальный канал. Ты оглянись, – продолжил он уже тише, – в мире все так. Нет ничего, кроме статистики.
Он начал было лекцию по квантовой теории, но изумление с Анны согнать не смог.
– Ладно, забудь, – сказал он. – Суть в том, что там на самом деле ничего такого нет. Некоторые считают, что мир таков, каким мы его видим, благодаря декогеренции; но люди вроде Брайана Тэйта намерены дознаться, где математика кладет этому конец. В любой день может оказаться, что мы просто обошли область декогеренции, следуя математическими тропами, и все это… – он жестом обвел телевизор и полную теней комнату, – будет с того дня не важнее для нас, чем для фотона.
– А насколько это важно?
– Да не особенно.
– Это ужасно. Теряешь уверенность во всем. Такое ощущение, что все вокруг… – она тоже сделала широкий жест, – вот-вот вскипит и выплеснется с брызгами.
Кэрни глянул на нее.
– Это уже происходит, – ответил он. Приподнялся на локте и отпил вина. – Там, внизу, царит беспорядок, – нехотя признал он. – Пространство там вроде как ничего не значит, а раз так, то и время тоже.
Он рассмеялся.
– И это по-своему красиво.
– Ты меня трахнешь еще раз? – жалобно спросила Анна.
На следующий день он ухитрился дозвониться Брайану Тэйту и спросил:
– Ты эту чухню по ящику смотрел?
– А?
– Ну, про этот рентгеновский источник, чем бы он ни был. Я слышал, как в Кембридже кто-то болтает про Пенроуза и концепцию сингулярности без горизонта событий; бред собачий, конечно…
Голос Тэйта прозвучал скорее отстраненно.
– Не слышал я ни про какой источник, – сказал он. – Послушай, Майкл, мне надо с тобой поговорить…
Связь прервалась. Кэрни сердито уставился на телефон, размышляя про данное Пенроузом определение горизонта событий. Пенроуз считал, что там лежит не предел людских знаний, а
– В чем дело? – спросила Анна.
– Не знаю, – пожал он плечами. – Слушай, ты не против, если мы вернемся домой?
Он отвез «понтиак» в международный аэропорт имени Логана. Тремя часами позже они уже были в полете, взбираясь в облака над побережьем Ньюфаундленда; остров с такой высоты казался плесневым наростом на глади морской. Пронзив облака, самолет вылетел к сияющему солнцу. Анна вроде бы отвлеклась от ночного происшествия. Сидела у иллюминатора, почти непрерывно глядя вниз на облака, и по лицу ее блуждала тонкая, почти ироническая усмешка; раз, впрочем, она ненадолго стиснула руку Кэрни и прошептала:
– А мне нравится здесь, наверху.
Но мысли Кэрни уже были далеко.
На втором своем году в Кембридже он работал по утрам, а после обеда запирался в комнате и раскладывал карты.
Себе он неизменно отводил карту Шута.
– Нами движет, – поясняла ему Инге, прежде чем найти себе более подходящего постельного партнера, – глубоко недооцениваемая жажда желания. Шут постоянно срывается со скалы в пространство; так и мы пытаемся заполнить собою отсутствие, которое нас привлекло.
Как обычно в ту пору, он понятия не имел, о чем она говорит. Он полагал, что девушка просто нахваталась всякой чухни, чтобы повысить к себе интерес. Но предложенная ею картинка закрепилась в сознании; и каждое путешествие во всех смыслах становилось трипом.
Он вынужден был изымать карту Шута из колоды, прежде чем толковать расклад. Поздним вечером, когда комната погружалась
