– Есть такое дело.
– Показываешь им награды, рассказываешь о сражениях?
– Не без этого.
– Любишь их?
Врать не имело смысла.
– Как своих детей.
– Одному девять лет, другому восемь. – Тиурмачин бросил бумагу на стол и вперился в Крачина жестким взглядом. – Ещё у твоей сестры есть дочки-близняшки двух лет от роду.
– Муж-инженер и собака, – хмуро добавил кирасир. – Что вам нужно?
Наверное, имело смысл действовать тоньше, расчётливее, но старик устал. От вечно грызущихся между собой коллег- маршалов, от поражений последних недель, от страха перед Помпилио, от Кардонии. От проклятой Кардонии, на которой случилось столько дерьма, на которой всё запуталось и где ещё ничего не закончилось. Старик устал, а потому ударил наотмашь, надавил бронетягом, совершенно не задумываясь над тем, что делает.
– У тебя есть доступ к Помпилио дер Даген Туру, Аксель, и я хочу, чтобы ты его убил.
Фраза прозвучала неестественно, очень по-дурацки, но сидящие в кабинете мужчины плевать хотели на красоту слов. Для них только суть имела значение, а суть некрасивой фразы была ясна обоим.
Крачин опустил глаза и упёрся взглядом в фуражку, в кокарду, на которой был изображён герб Тиурмачина. Упёрся взглядом в герб человека, которому поклялся служить, и на губах откуда-то появилась странная горечь.
– Ты меня слышал?
– Вилла превращена в крепость, – хрипло произнёс Аксель. – Я убью адигена, но не смогу выбраться.
– Именно поэтому я напомнил о племянниках, – жёстко бросил маршал. – Четыре детские головы против одной лысой. Выбор за тобой.
– Вы действительно это сделаете? – Крачин посмотрел старику в глаза. – Вы действительно расправитесь с моей семьёй?
– Помпилио должен умереть, – глухо ответил Тиурмачин и повторил: – Выбор за тобой.
– Вы сделаете всё, что от вас потребуют, – уточнил бахорец. – Предъявите документы, предоставите багаж для осмотра, будете стоять у стены с задранными вверх руками, пока командир патруля раскуривает трубку… Поверьте, синьор Йорчик, я знаю, что говорю: за время боевых действий я в третий раз лечу на Кардонию, и ситуация только ухудшается. Когда ушерцы побеждали, они хоть как-то держали себя в руках, но с тех пор, как Селтих превратил их армию в отбивную, оккупационные власти становятся злее с каждым днём.
– Моего брата арестовали за саботаж, а он всего-то не успел пригнать в Унигарт один из пяти зерновозов, – сообщил стоящий неподалёку мужчина. – Возникли технические неполадки, цеппель не смог вылететь на Кардонию, а в результате мне приходится выручать брата из тюрьмы.
– Ушерцы совсем озверели.
– У них не хватает продовольствия.
– Нужно было думать об этом до начала войны.
– Тут вы правы.
Руди Йорчик молча кивал, словно соглашаясь со случайными собеседниками, с попутчиками по переходу на Кардонию, но их голоса становились всё глуше и глуше. Уходили, медленно, но неотвратимо превращаясь в бессмысленное гудение. В словах попутчиков Руди не видел ничего интересного, вот и отгораживался от них, делая вид, что разглядывает открывающийся из пассажирского цеппеля пейзаж.
Красивый, но немного мрачный пейзаж.
Сквозь миллиарды лиг Пустоты цеппель идёт, ориентируясь на неугасимый маяк Сферы Шкуровича, на яркое её пламя, которое видит сидящий по ту сторону перехода астролог. Совершая немыслимый прыжок, цеппель приходит к ней, к Сфере, и это первое, что наблюдают в иллюминаторы счастливые цепари. Но только не в те дни, когда сферопорт затянут плотными облаками. Пассер Йорчика вынырнул из «окна» примерно в лиге над поверхностью планеты, поскрипел чуть-чуть, получив «прощальный пинок» вниз, а когда успокоился, прильнувшие к стеклам пассажиры не увидели ничего, кроме туч. Лишь далеко-далеко на горизонте виднелись свинцовые воды насупленного Банира, а справа, в какой-то лиге от пассера, приветливо демонстрировал орудия главного калибра ушерский доминатор. А ещё через пять минут – пассер даже не успел причалить к мачте – любознательные пассажиры
