своих детенышей. Вторым удивительным (и еще более невероятным, с учетом уровня развития современной науки) фактом стало то, что за две недели работы нашего центра (а также других, аналогичных, немедленно объединенных под эгидой ООН в общую структуру) так и не была найдена причина чудовищного явления. Впрочем, она не обнаружена до сих пор, ни внешняя, ни внутренняя. Мы искали химические вещества, микроорганизмы, реликтовые излучения, электромагнитные флуктуации, самым тщательным образом исследовали оказавшиеся в нашем распоряжении остатки кометного вещества – все было тщетно. Нам так и не удалось обнаружить ничего, что могло вызвать в женском организме столь дикую реакцию.
Ни-че-го.
Как будто человечество стало жертвой внезапной пандемии неизвестного аутоиммунного заболевания с не менее неизвестным источником.
Мы не смогли даже определить, какого рода «источник» нужно искать: биологический, химический или радиационный.
Хуже того. Это неизвестное воздействие… продолжало свое страшное влияние. Еще более страшное, чем это выглядело в первые дни после «апокалипсиса».
Человечество с ужасом обнаружило, что стало… стерильным. Полностью. Абсолютно. Организм женщины не принимал мужские половые клетки: иммунная система набрасывалась на них так же, как набрасывается на болезнетворные микроорганизмы, и безжалостно уничтожала. При попытках же экстракорпорального оплодотворения запускалась аналогичная реакция: зигота, подсаженная пациентке, давшей яйцеклетку, убивалась и отторгалась тут же, едва ее имплантировали обратно в матку.
Антикризисная структура ООН проработала не больше месяца, затем центры расформировали. По очень веским причинам. Но о них позже. Я, не смирившись, продолжил работу самостоятельно. В моем крошечном исследовательском центре работали несколько таких же, как я, энтузиастов. Но что мы могли сделать там, где потерпела фиаско сборная лучших ученых нашей планеты? Я тем не менее продолжал финансировать этот центр, и это одна из причин, по которым я принимаю от Корпорации свои тридцать сребреников и почему согласился сегодня на эти позорные оплевывания и заушения[8]. Хотя, честное слово, я легче перенес бы реальное, физическое избиение.
Работая буквально как галерный раб (не разгибаясь, не подымая головы, ночуя в лаборатории), я не особенно следил за новостями. Строго говоря, вообще не следил. Полагая, что, если где-то кто-то раскроет тайну «пандемии», мне сообщат об этом напрямую, как профессионалу. Вообще-то мне и сообщили, и репортеры пытались меня допрашивать. Но я отмахнулся: слишком бредовой показалась информация. Я был уверен, что предлагаемая антикризисная Программа провалится максимум через месяц. Потому что – ну бред ведь, полный бред.
Люди, однако, посчитали иначе. Недооценил я их. Точнее, переоценил количество здравого смысла на душу населения.
Антикризисные центры расформировали не просто так, а потому, что человечество, извольте видеть, получило ключ к своему спасению.
Страшный, уродливый, чудовищный, из тех, о которых говорят «за рамками добра и зла». Именно так я и заявил тогда репортерам, именно это утверждал на сегодняшнем телешоу, за что и был публично унижен и растоптан. Для того, собственно, и приглашали. Демократию, дескать, никто не отменял, так что не поработаете ли вы, уважаемый профессор, официальным оппонентом наших спасителей?
Точнее, спасителя.
Хотя как посмотреть. Мы говорим Ройзельман – подразумеваем Корпорация, мы говорим Корпорация (и не имеет никакого значения, что владеет ей Гарри Фишман) – подразумеваем Ройзельман.
Именно это повторяют сейчас везде – кто с восхищением, кто со страхом. Но никто, разумеется, с пренебрежением. Лев Ройзельман – пророк Нового Мира.
Когда-то мы учились на одном курсе и были одинаково влюблены – в науку. Эта страсть не могла не свести нас, и какое-то время мы были, можно сказать, неразлучными друзьями. Был период, когда я совершенно искренне восхищался своим однокашником. Мне импонировала невероятная смелость его гипотез, бесстрашие его мышления. Такой полет фантазии – не пустопорожней (никакого популистского мракобесия вроде торсионных полей), а строго научной, выверенной – был мне недоступен.
Лишь позже я осознал: его смелость граничила с бесчеловечностью, а то и выходила за эту грань. Собственно, Лев вообще не видел этой грани, ставя познание превыше всего, он автоматически был готов идти к нему любой ценой.
Его кумирами были Павлов и Сеченов, но еще больше – Илья Иванов[9] и Владимир Демихов[10]. А однажды он признался, что очарован Арибертом Хаймелем[11] – тем самым, которого обыватель путает с Адольфом Эйхманом[12].
