— И не презираешь? — И голову набок склонил, меня разглядывает, будто диво дивное.
— С чего бы?
— С того, что я слабым оказался. Доверие твое обманул…
Вот же ж человек невозможный.
— Ты пряник жуй, вона, весь бледный, что немочь… может, и у тебя глисты?
Арей хмыкнул, но в пряник впился. И ел быстро, жадно, правда, при том аккуратненько. У меня никогда не выходит пряника съесть, чтоб крошкою да не обсыпаться. А этот… и чаем запивает.
— Голодный? — Я щеку подперла. Сижу. Гляжу… и так мне на душе спокойно, что сама удивляюся.
— Голодный, — признал Арей. — Поужинать не успел, а…
Рукой только махнул. А я в руку эту и сунула плюшку. Теперь от не станет смеяться, что у меня да в комнате запасы съестного немалые. Может, и немалые, да все свое в хозяйстве сгодится.
— Скажи-ка мне, Арей, иное… что в тот день приключилось?
Он помрачнел.
Не хотел вспоминать? Аль думал, что наша с ним беседа на неприятственную тему закончилася?
— Не лезла бы ты в это дело, Зослава…
Так сказал.
И взгляд отвел. А уже хорошо, что сразу врать не стал. Очень того я опасалась, потому как, ежели бы, в глаза глядючи, солгал, то значило бы сие, что не было помеж нами никакого такого приятельства, которое мне мерещилося.
— Так уже, чую, влезла…
— Твоя правда.
Он встал. По комнатке прошелся… огляделся… и предложил вдруг:
— А не прогуляться ли нам?
Тю… куда гулять? Ночь на дворе и ветер вон разошелся, воет… только сказать хотела, да поймала серьезный Ареев взгляд. И язык мой, который до столицы уже довел, а чую, заведет и подале, вывел:
— Отчего б не прогуляться… воздухом свежим не подышать…
Воздух и вправду свежим был, до того свежим, что льдинки на зубах хрустели. Разошлася буря в волчий-то месяц. Небось, в Барсуках этакою метелью хороший хозяин и собаку из дому не погонит, но студиозус — не собака, над ним всяко измываться можно. И значится, погонит нас завтре Архип Полуэктович на полосу. Но и пущай, на полосе хоть козлов немашечки, во всяк случае деревянных.
Я-то поплотней запахнула полы дохи, которую бабка с последним обозом передала. И еще валенки новехонькие, небось, дед Митош самолично катал, только у него так шерсть ложится, ровнехонько да крепенько. Арей же шарфик куцый поправил.
Руку подал любезно.
— Не околеешь? — поинтересовалася я, не столько из вежливости — чую, вежливости в том вопросе было маловато, — сколько потому, как сомнения взяли. А ну как и вправду околеет? Куда мне потом с ним?
— Зослава!
И брови сдвинул грозно. Только на бровях тех снежинки поналипли. Смешной…
— Одежка на тебе худая…
— Огонь согреет. — Арей усмехнулся и позволил пламени распуститься. — Вот когда огня не останется, тогда и околею. Даже если жара будет.
Поверила.
И руку приняла. Пошли по узенькой тропиночке, которая едва угадывалась промеж сугробов. Снег под ногами скрипит. Ветер в высях завывает, деревья кренятся, кряхтят, неудовольствие выражая. А мне хорошо.
Было до тех пор, пока Арей не заговорил.
— Я хлопушки поставил, — сказал он, когда отошли мы от общежития. Недалеконько отошли, шагов этак на дюжину аль две, но в темноте, в буре чудилось, что все пять верст будет промеж нами да огоньками, которые вдали виднелися. — Правда, никого не собирался травить…
Он присел на корточки, поднял замороженный сучок.
— Мне нужно было, чтобы сработала сигнализация.
Арей очертил круг на снегу.
