И буковки нарисовал.
Нет, сперва мне почудилось, что это буковки, только кривенькие, такие, какие детвора рисует, когда писать учится, да только вот, сколько я ни вглядывалась, не могла прочесть ни словечка. Более того, буковки эти, уже не вычерченные — выплавленные на снегу — менялись, переползали одна в другую.
Арей же встал.
Руки поднял.
И стало вдруг тихо-тихо. Нет, буря никуда не исчезла. Она была тут — руку протяни, и вопьются в нее ледяные зубы. Облепит кусачая мошкара вьюги, ветер взвоет.
Снегом сыпанет в лицо.
— При угрозе задымления, пожара, отравления… не важно чего, главное, что если угроза достаточно ощутима, срабатывают стационарные телепорты, что в комнатах, что на этажах. Никто не должен был пострадать.
Его руки светились.
И лицо.
И чужим оно гляделось, будто огонь, тот самый, верно, азарский первозданный, смотрел на меня глазами Арея. И знал: не выдам.
— Я забыл, что тебя поселили в этом закутке. Там если и жили, то давно, поэтому и телепорт не стоял. И так уж вышло… дым не был ядовитым. Изначально не был.
Над темными волосами Арея поднимался дым. И снег на куртейке его плавило.
— Я так и не понял, что именно произошло. Хлопушки были безобидными. Да, дым вонял, но и только… ну, быть может, вонь эта на кашель пробивала. Но я никого не хотел отравить!
Я верила Арею.
А потому спросила:
— Кто хотел?
— Если бы я знал… я ведь думал… знаешь, с того дня и думал… и так поворачивал, и этак… на нижних этажах дым был обыкновенным. То есть таким, как и должен… поначалу, во всяком случае.
Он вышагивал вдоль границы нарисованного круга, и метель кралась по его следам. Снежная лисица о девяти хвостах, которые метут-заметают дороги, лишая путника надежды на спасенье. И желтая луна, единственный глаз ее, глядит неотрывно.
— А вот на вашем этаже… я никогда с таким не сталкивался. Ни вживую, ни в книгах не встречал… очевидно, что там и травы были, и магия… темная магия, Зослава. Мертвая магия.
Лисица замерла.
Я воочию видела ее, диковинного зверя из страшной сказки, которую детям рассказывают, чтоб не вздумали из дому по зиме сбегать.
И шерсть снежную, инеистую.
И глаз единственный, посеред лба сидящий. И пасть огромную с зубами мелкими, вострыми.
— Мой огонь едва не погас… и я испугался. Я вдруг осознал, что останусь жив, но без магии. И кому такой нужен был? Смерть… смерть — это ерунда. Неохота, конечно, ну да и верно, кому охота помирать? Но жить, когда… — Арей тряхнул головой, и с волос его потекли, покатились огненные капли.
Зашипела лисица.
А может, просто снег, который капли эти пропалили.
— Я тогда готов был на все, лишь бы вырваться… и вырвался… и…
— Мы бы погибли?
Он ответил не сразу.
— Да. Думаю, да… ты… ты, может, и смогла бы выйти, если бы лестницу одолела. А вот Евстигней — он человек. Люди ей нравились… — Арей закрыл глаза. — Люди были сладкими…
— Кому ты рассказывал?
— Кому я могу рассказать? — Арей теперь стоял, покачиваясь. — Меня же и обвинят. И выставят вон, только сперва судом еще один ошейник повесят. И не поможет Михаил Егорович. Напротив, ему же хуже сделаю. Скажут, что по его инициативе меня приняли, а то и в заговоре обвинят. Царевич ведь едва не погиб. Но… Зослава, я не делал этого! Я никого не хотел убить!
И внове поверила ему.
