Вздымались в горнюю Софию… Нерукотворную Россию Я — песнописец Николай, Свидетельствую, братья, вам. В сороковой полесный май, Когда линяет пестрый дятел, И лось рога на скид отпятил, Я шел по Унженским горам. Плескали лососи в потоках, И меткой лапою с наскока Ловила выдра лососят. Был яр, одушевлен закат, Когда безвестный перевал Передо мной китом взыграл. Прибоем пихт и пеной кедров Кипели плоскогорий недра, И ветер, как крыло орла, Студил мне грудь и жар чела. Оледенелыми губами, Над россомашьими тропами, Я бормотал: «Святая Русь, Тебе и каторжной молюсь!.. Ау, мой ангел пестрядинный, Явися хоть на миг единый!» И чудо! Прыснули глаза С козиц моих, как бирюза, Потом, как горные медведи, Сошлись у врат из тяжкой меди. И постучался левый глаз, Как носом в лужицу бекас, — Стена осталась безответной. И око правое — медведь Сломало челюсти о медь, Но не откликнулась верея, — Лишь страж, кольчугой пламенея, Сиял на башне самоцветной. Сластолюбивый мой язык, Покинув рта глухие пади, Веприцей ринулся к ограде, Но у столпов, рыча, поник. С нашеста ребер, в свой черед, Вспорхнуло сердце — голубь рябый, Чтобы с воздушного ухаба Разбиться о сапфирный свод. Как прыснуть векше, — голубок В крови у медного порога!.. И растворились на восток Врата запретного чертога. Из мрака всплыли острова,
