Заморгав, а потом сощурившись, Мишель спросила – можно ли ей рассказать об этом в печати. Нет, улыбнулся я, потому что рассказанное – неправда. То есть, магазин и унитазы – как раз чистая правда.
А насчёт того, что кто-то помочился – вымысел. Я, мол, хотел сделать это сам, но не посмел. Потому, что – не негр. И ещё потому, что спешил на свидание с Ильичом.
Француженка молчала, держала на отлёте погасшую папиросу и думала, конечно, не о том, чтобы стряхнуть с неё давно уже наросший на кончике пепельный столбик.
Мучился и Чиаурели. Пытался объяснить Мао – почему же всё-таки Христу в левой рамке связали руки. И осудили на казнь.
Факты Миша излагал правильные, но поначалу осторожничал. Не знал – как к ним при мне отнестись. И при Мао. Старался представить дело так, чтобы одновременно и похвалить главного героя, и оставить возможность его осуждения.
Иисус, мол, был еврей из провинции. И это видно по носу. Провинция называлась Иудея и подчинялась Риму. Который считал, что богов много, тогда как иудеи настаивали, что бог один.
Миша заметил с усмешкой, что, как, слава богу, сейчас выяснилось, правы были евреи. Потому, что бог губит больше людей, чем спасает. И если бы он был не один, никого из людей сегодня не было бы в живых.
Я не знал как среагировать, но Чиаурели добавил, что это не его мнение, а – евреев. Которые, возвращаясь, мол, к рассказу, считали, что единый бог уже давно и на все времена издал единый Закон. Незыблемый и всеохватный.
Римляне смеялись, но не трогали евреев: главное, дескать, чтобы те исправно платили подати, не посягали на центральную власть и не смущали друг другу души. Ибо смущённая душа – источник общественной смуты.
Подати евреи платили исправно, но с посягательством на власть и со смущением душ было сложнее. Центр сознавал, что евреи жестоковыйны и держал их в узде благодаря римской армии и хитрому еврейскому правительству, Синедриону.
Этим хитрецам удавалось служить как римлянам, которые хотели править евреями, так и евреям, которые не хотели того.
– А поцему не хотели? – прервал его Мао.
Миша посмотрел на китайца такими глазами, как если бы ему принесли тыкву. Которую он не заказывал. Потому что не любит.
Потом опомнился и ответил, что уже ответил. Евреи жестоковыйны. А самые жестоковыйные среди них – ессеи. Социалисты. Из которых и вышел Иисус.
Ессеи – секта у Мёртвого моря.
Почему «Мёртвого», испугался Мао.
Чиаурели подумал и объяснил: много соли. Так много, что никто в этой воде не тонет. Даже самые жестоковыйные евреи. Мао поджал губы: тем более, мол, это море должно тогда называться не «Мёртвым», а наоборот.
Миша ответил наугад: его назвали так ессеи. Они мыслили иначе, чем остальные люди. Например, требовали свободы, равенства и братства. И отказа от роскоши. И служения Закону. Который, дескать, оболган и осквернён. Тем не менее, они понимали, что ничто вокруг невозможно изменить. А потому жили на отшибе.
Вдали от городской пыли.
Мао кивнул: я тоже доверяю деревне больше.
Миша ответил, что ессеи не доверяли и деревне. Жили в пустыне. С надеждой, что когда-нибудь произойдёт чудо – придёт спасение. Не только, дескать, рухнет Рим и евреи обретут свободу, но человек станет чище. Что случится не раньше, чем придёт Спаситель.
Который, между тем, медлил.
Почему, собственно, Иисус и объявился.
Назвав себя не только Спасителем, но и Царём. В течение трёх лет он пытался убедить в этом иудеев, прибегая к разным «чудесам». Например, превращал воду в вино.
Какую воду, спросил Мао на всякий случай, морскую? Нет, питьевую, ответил Миша.
Или ещё накормил в пустыне пять тысяч человек пятью буханками хлеба и двумя рыбёшками.
Пять тысяч? – не поверил Мао. Именно, кивнул Миша. Не считая женщин и детей.
Мао задумался о чём-то своём, но спросил о другом. Причём, не ожидая ответа: а почему «не сцитая зенсцин и детей»?
Миша поэтому и не ответил. Понял, что вопрос был задан праздный. Сказал только, что Иисус творил и врачебные чудеса.
Какие именно? – оживился Мао и шепнул что-то переводчику.
Миша вспомнил самое яркое чудо: оживление мертвеца по имени Лазарь.
Целиком? – спросил Мао. Мог ли, дескать, Иисус оживлять органы? Отдельные, но важные.
Любые! – гордо ответил Миша.
Мао собрался было перейти к отдельным органам, но я жестом велел Мише не тянуть – и он перешёл к рассказу о христовых проповедях. Иисус учил, мол, чистоте сердца, любви, миролюбию, всепрощению и презрению к богатству.
Мао снова одобрил услышанное кивком головы. Спросил при этом: а к какому строю призывал наш герой?
Миша замялся. Потом вспомнил: к тому, который стоит на «золотом принципе». Не делай никому того, чего не хочется, чтобы сделали тебе.
Мао рассудил, что и это верно. В целом. Но такого строя нет.
Несмотря на то, что Иисус проповедовал известные истины, продолжил Чиаурели, и несмотря на то, что он прощал людям всякие грехи, народ его слушал, но не слушался. За исключением горстки учеников, которые называли его Учителем.
И нескольких женщин.
Мао почему-то взглянул на Мишель. Та повела плечами, словно признавшись, что была одной из них.
Ученики верили ему во всём, заявил Миша. Даже – что он сын божий. Власти, между тем, ничему не верили. На то они и власти.
Теперь Мао посмотрел на меня. Я снова вернул ему взгляд пустым.
Власти не только ничему не верили, но вообще не признавали Христа. Это Миша сказал таким тоном, как если бы именно он представлял иудейскую и римскую власть. Они, мол, не признавали Иисуса не только потому, что они – власти. А и потому, что он был сектант. И сам претендовал на власть. Хотя поносил её.
Иисуса охватило уныние. Он, видимо, думал о людях лучше. В полном замешательстве он удалился от них ближе к богу, в пустыню. На 40 суток. Хотя там красиво, ибо ничего вокруг нет, он подверг себя лишениям. В частности, его там пытал сатана.
Один удалился? – осведомился Мао. – Без никого?
Без никого, закурила Мишель.
А Чиаурели ответил ещё глупее: с самим собой. Но вернулся, мол, он из пустыни не собой, а другим человеком. Сердитым. Может быть, даже – настоящим самим собой.
Тут я вмешался. Самим собой стать невозможно, рассудил я. Ибо невозможно знать, что есть настоящий ты сам. Каждый раз каждый человек является самим собой.
Всё зависит от всего.
Когда говоришь про кого-нибудь, что он стал самим собой, – это значит, что в зависимости от обстоятельств он стал таким, каким чаще всего бывает. А бывает он чаще таким потому, что обстоятельства чаще того и требуют.
Кроме того, сказал я, известно, что человек изменяется. А что это значит? Это значит, что он становится другим.
Тем не менее, считается, будто, если ты изменился, всё равно ты остался собой. А это невозможно. Как невозможно одновременно перестать быть собой и не перестать. Ничто не способно сразу и измениться, и
