когда я окажусь с ним лицом к лицу, уже ничего нельзя будет изменить. Поэтому я и пошла к нему: хотела обмануть судьбу. Думала, что, если сейчас, пока ещё ничего не случилось, всё ему рассказать, что-то изменится. Может, он не выскочит к порогу. Или случится что-то ещё. Я не знала, чего жду, откровенно говоря, но что он не станет меня слушать, что не поймёт и отшатнётся – такого не предполагала.
Вот и дура.
Я закрыла глаза, подавляя приступ отвращения к себе.
Было жарко, многолюдно – множество лиц, ног и спин, – на дороге пыль стояла столбом, лезла в рот и глаза. Но уже начинало смеркаться. Вдоль реки стали загораться костры. Где слабые, робкие, где побольше, повыше. Вокруг них заводились хороводы. То и дело из них отделялась пара, разбежавшись, с визгом сигали через огонь, потом бежали к реке и, смеясь, брызгаясь, падали в воду.
– Купала день, Купала ночь, сбрось тугие корни прочь! – с гиканьем и криками налетела на меня и закружила вереница держащихся за руки людей. Крашеные, зелёные, голенькие, в одних берёзовых вениках на чреслах и огромных венках из травы на головах, они пронеслись мимо, смеясь и спотыкаясь, и улетели в воду. Дубки молодые, берёзки.
Чуть дальше люди играли в горелки, носились друг за другом со смехом и визгами, а у моста была устроена купальня: там плавали кто как был, и в одежде, и голышом, вылезали на берег, оскальзываясь по глине. От обилия голой, мокрой плоти, самой обычной, банной, рябило в глазах и подкатывала дурнота. Пожилой мужчина, сутулый, загорелый, с обвисшими ляжками стоял по колено в воде, светясь белыми пятнами ягодиц. Толстая женщина в сорочке мылила в протоке голову. Группа молодых, полных, как квашни, девиц, сотрясаясь телесами, с визгом полезла в воду. Переходящие реку пьяные мужики, увидев сразу так много баб, попрыгали с моста и стали барахтаться и плескаться – даже в середине было неглубоко. Всё это выглядело пасторально и нереально. Мне тоже жутко захотелось залезть в воду, но делать это здесь казалось неприятно.
–
Я миновала фестивальную зону. Музыка осталась позади, и палатки потянулись, разрозненные, редкие. Потом я увидела высокие, крытые толстым серым войлоком не то юрты, не то типи. «Баня» было написано на деревянной табличке возле дороги, стрелка указывала туда. Я прошла ещё метров двести вверх по течению и свернула к реке.
Берега здесь были высокие, скользкие. Я спустилась к воде, к большой, мокрой коряге, лежащей поперёк протоки. Здесь была тихая заводь, на поверхности плавали жёлтые кувшинки, и лёгкие волны бились о корни ив. Три голые девушки с загорелыми, красивыми телами и длинными волосами сидели на противоположном берегу среди замысловато склонённых деревьев. Русалки? Я вгляделась – нет, смертные. Одна другой расчёсывала гребнем волосы, третья просто сидела у воды, слегка касаясь её ладошкой. Кожа у них была ещё влажная после купания, с волос капало. Лица были отрешённые, и на моё появление они не обратили внимания.
Здесь было прохладно. Лучи заходящего солнца косо и красно прорывались сквозь плотные ветки и просвечивали коричневую, холодную на вид воду. На дне колыхались водоросли, длинные и текучие, как волосы этих дев. Всё это напоминало картины Уотерхауса с обморочными русалками, глядящими из воды одинаковыми глазами.
Из-за протоки, вверх по течению выплыла утка, а за ней лёгкие, как пушинки, семеро утят. Утка плыла деловито, зорко поглядывая по берегам, приоткрывая точёный клюв и покрякивая. Утята с посвистом хаотично скользили за ней, не оставляя следа на воде. Солнце повисло в заводи. Серёжки ивы золотились в луче. И девы, и я застыли, наблюдая за ними. И не верилось, что где- то там, только вот сделай шаг от реки, – жарко, душно и пыльно, и многолюдно, и колонки ревут на сцене, но звук не доходит сюда, здесь всё картинно застыло в томном безмолвии – тихое течение холодной воды, посвист утят, три силуэта прекрасных дев на другом берегу.
Девы вошли в воду и поплыли вниз по течению тихо, не создавая волны.
Когда они скрылись за изгибом русла, я поднялась, ещё раз оглядела застывший сказочный берег. Быть может, не сегодня? Быть может, Ём просто не выйдет к своему порогу и ничего не кончится? Долго. Никогда. А что если мне взять сейчас – и нырнуть.
