ещё боялась поверить тому, что вижу. А он уже играл, поддерживая скрипку, повторяя её голос, а потом забрал мелодию и вышел вперёд. Они играли дуэтом, но было слышно, что скрипка остаётся в стороне. Варган пел. Ём закрыл глаза и забыл обо всём. Он говорил то, что слышал внутри себя, что просилось через него и что он один мог рассказать. Он рассказывал свою жизнь, свой поиск, свои успехи и потери, и вдруг стало ясно, что скрипка молчит, давно замолчала, слушает, а варган говорит и про неё, про их любовь и про гибель этой любви, и про меня, и про каждого, кто был на поляне, – про всех, про всех нас.
Но разве это варган? Нет, это просто музыка, музыка звучала над поляной, в людях, у каждого в сердце, в них и про них, и, озарённые ею, они стояли и раскачивались, как лес и трава. И мысль, общая для людей и всех тварей, пульсировала в этой ночи над поляной, и мне казалось, я бы могла её в тот момент проговорить.
Мы бабочки, ангелы, тени. Звёзды, подвешенные в пустоте. Мы сложены из камня, из глины, из песка и воздуха, из полевых цветов и травы, из памяти и забвения. Мы руки неба, глаза деревьев, мы камни этого мира, живые камни этого мира, на которых строится судьба. Мы помним себя животными, оленями с ветвистыми рогами, кобрами в траве, птицами, рыбами. Мы не видим конца и начала жизни, наша душа спит с открытыми глазами и просыпается, только когда звучит музыка. Мы люди. Мы обладаем вечностью. Музыкой мы откупаем себя у смерти.
Я не могла вдохнуть. Мне казалось, от этих холодных, безжалостных звуков я распадаюсь. Время рассыпалось, время остекленело и разлетелось осколками, и из-за них проступало, глядело на меня прошлое, – всё, чем я была когда-то, всё, о чём помнит Яр и что я спешу позабыть. И вот мне казалось, я вспоминаю. Того и гляди вспомню, только протяни руку – но меня сковал ужас. Я была нежитью, и я была его житью, я стояла на опушке Леса и рыдала, но не могла сделать ни шагу, не могла сделать ни шагу к нему. То, о чём играл Ём, меня не пускало.
И тут я ощутила в кулаке – жребий. Ём играл на границе слышимости, он был здесь и не здесь. Он был на пороге. Он навсегда покидал свой Лес, сумеречную зону сознания, отныне он был больше, чем мог, и я была частью его.
Границы раздвинулись, вдруг стало видно далеко. Я поняла, что Юлик исчез. Я поняла, что Цезарь следом за ним растворился в пустоте. Сдерживая страх, я взглянула на брата. Он сидел, смежив веки, и лицо его, прекрасное и прозрачное, как вода, было исполнено счастливой муки.
И тогда мой солнечный брат обернулся ко мне и открыл сияющие глаза.
«Доброй дороги, сестра. Я буду тебя ждать», – услышала я, хотя он не произнёс ни слова. Он исчезал так быстро, что я не успела пожать ему руку. Тёмное, полное предстоящей грозы небо, дальний лес и мягкая линия холмов проступали сквозь него яснее и яснее, пока он не растворился в них совсем.
На поляне повисла тяжелейшая, предгрозовая тишина. Я обернулась. Ём больше не играл, но стоял на сцене. Никто не хлопал и не кричал. И я узнала чутьём жити: они не поняли. Он сыграл лучшее, что мог, то, ради чего он жил, но никто из них не услышал, не понял, не мог этого понять. Им не хватало разума и сердца. Это было то, до чего им всем ещё не одно поколение жить. А золотая цепь, которой Ём был прикован к жизни, порвалась. Люди выкинули его из своей любви, как выбрасывает море своих тварей. И он остался один. Одиночество первого художника поглотило его.
Я посмотрела на сцену: Ём стоял против толпы, как на берегу океана. Он стоял, опустив руку с варганом, с тем самым, который мой брат достал из пустоты, стоял, опустив голову, и я не могла разглядеть его, но знала чутьём жити и нежити: он был счастлив.
Тогда я посмотрела на свои руки – они были прозрачны, как вода. Я посмотрела на свои ноги – через них было видно траву. Я сжала в ладони чёрную жемчужину, скользнула с кресла и пошла за сцену, куда уходил и Ём.
Я вошла в шатёр, как входят во сне – не заметив стен. Остановилась у входа. Он был один, сидел в центре на стуле, как полководец после победоносной битвы. Но нет ничего более опустошающего, чем победа.
Это был он и не он. Другие глаза, спокойные, светлые и глубокие, смотрели на меня. И музыка, та самая, которую он привёл в мир, звучала вокруг, хотя он её не играл.
Что такое совершенномудрый? Смерть не найдёт, куда вонзить свои когти, – вспомнила я и остановилась. Стояла и молчала. А он смотрел на меня и тоже молчал. То, что было в нас, превыше нас, то, что связало нас больше жизни и смерти, говорило за нас.
«Я здесь. Я пришла к тебе».
«Я рад».
«Я пришла не по своей воле».
