Насте упавшую на щёку прядь волос:
– Вот так. Дыши, как я учил. Это очень важно. Не забывай. Дыши диафрагмой.
«Пяу – дзынь!» – от плохого удара язычок брякнул по раме и разбил Настасье губу. Она ахнула, зажав рот ладонью, подняла глаза и заметила Цезаря.
Тут и Виксентий заметил его. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом Виксентий сказал как ни в чём не бывало, обращаясь к Настасье:
– Мы продолжим наши уроки завтра. В тебе есть потенциал.
Настасья прыснула, но как только Виксентий скрылся и они с Цезарем остались вдвоём, нахмурилась, поднялась на ноги и шагнула из кустов.
– Настя! – Цезарь двинулся за ней. Вышли на обрыв. Она сделала ещё несколько шагов к самому краю и остановилась, отвернувшись. – Настасья! На что ты сердишься?
– Вы обманываете меня, – сказала она манерно. – Скажите, как я могу вам доверять, если вы не уведомляете меня о своих ближайших планах?
– Настенька, помилуй, о каких планах? – Цезарь развёл руками.
– Вы все уезжаете и совсем скоро. А меня нельзя взять с собой. Ни Юльку, ни меня! – выдавила она полным слезами голосом и вся сжалась, ссутулилась.
– Откуда ты это взяла? – растерянно вскричал Цезарь.
– Ярослав сказал. Этот ваш… князь. Ярослав Всеволодович.
– Ах, князь, – только и смог вымолвить Цезарь и замолчал. Было ясно, что если так сказал Яр, то откручиваться не имеет смысла.
В долине зарождался вечер. Низину затянуло дымами, вдоль по берегу загорались костры, окрашивая её красным. Небо заохрилось. С запада приближалась гроза. Тёмные тучи затянули половину окоёма, полосы дождя соединяли небо и землю на горизонте, молнии прорезали закат. Однако грома ещё не было слышно, над фестивальной поляной небо стояло глубокое, синее, и только редкие, резкие порывы ветра доносили запах озона.
Вдруг со стороны, из-под холма и из-за реки поплыл звук колоколов из деревенской церкви. Под ногами порхнула ласточка- береговушка, с посвистом ввинчиваясь в обрыв.
– Это я, – сказала вдруг, хлюпнув носом, Настя, показав на птицу. Обернулась к Цезарю и посмотрела в глаза. – И это я, – подняла ладонь, словно указывая на звук колокола. – И это я, и это, – показал вокруг себя. – А если всё я, то умирать не страшно, ведь да?
– Настенька. О чём ты…
Но она приложила палец к губам, встала на цыпочки и обвила его руками за шею.
На сцене звучала музыка, соединяясь со звуками колоколов.
Я вышла из палатки, плохо соображая, и пошла куда глаза глядят. Лагерь музыкантов стоял чуть в стороне от фестивального города, там было почти тихо и малолюдно, но выйдя из него, я окунулась в жизнь. Людей было море. Повсюду стояли палатки, кто-то пытался обносить свои лагеря заборчиками из верёвок и колышков, но всё равно все шатались напрямую, сбивали колышки и спутывали верёвки. Вся жизнь была на виду, как в прежние, добрые времена. Люди готовили еду, валялись в тени, целовались, спали. Люди ходили одетые в народные костюмы, в сарафаны и косоворотки, в длинные рубахи, босиком, в шлёпанцах, полуодетые, полуголые или совсем неодетые, с надписями и рисунками на телах и травой в волосах. Девушки рисовали себе лифчики и трусы, от этого нагота не бросалась в глаза, другие просто красились – например, под крокодила. Отовсюду гудела музыка, почти у каждой палатки кто-то играл на чём-то – гитары, барабаны, флейты, – всё это накладывалось, сливалось в единый звуковой поток, хаотичный и разнородный.
Люди, люди. Счастливые смертные. Столько рассредоточенного, доступного сознания, кушай – не хочу, никто и не заметит. В моих глазах они сплетались в клубки, слипались, объединялись, не замечая этого и не понимая. Прямо бери их тёпленькими. Но меня мутило даже от мысли об этом. Мутило от мысли об Айсе. Мутило от страха за Ёма. И особенно меня мутило от того, как я только что себя вела и что ему наговорила.
Конечно, не надо было этого делать. Я всё сделала неправильно. Хуже было бы только прийти к нему и сказать: «Здравствуй, вот и я, смерть твоя. Я люблю тебя и тебе одному буду верна до гроба». Но всё во мне знало: время моё истекает, и судьба, моя и Ёма, толкает нас друг к другу, вот-вот двери захлопнутся, не успеешь и втянуть хвоста. А когда он выйдет к порогу,
