– И что, ты сама в это веришь?
Его глаза потухли. Они стали тёмными. Он смотрел серьёзно и с грустью.
Я сказала:
– Понимаешь, появление такого существа – физическая закономерность. Это процесс, который происходит медленно, но происходит. Это данность, это может быть доказано математически, этим даже занимаются некоторые оккультные направления, но это не наша сфера. Мы не теоретики.
– Да нет, я про другое. – Он поморщился. – Ты действительно веришь, что ты ангел?
К такому вопросу я не была готова. Какой из меня ангел, право? Даже смешно. Я это выдумала от безысходности – как иначе объяснишь, кто мы такие? Особенно в состоянии жити.
– Понимаешь, это сложнее. Не совсем ясно, кто мы. Есть много предположений… Версий… Скорее всего мы ваши ближайшие родственники. Потерянное звено между состоянием животного и человека.
– Обезьяны, – сказал он, не меняясь в лице.
– Чего? – Я его не поняла.
– Ты хотела сказать, потерянное звено между обезьяной и человеком.
– Нет. Животным. Я хотела сказать, животным. У всякой души есть три состояния. Из того равновесия, в каком она явлена, она может скатиться до природы животной или подняться к состоянию надчеловеческому. А мы нечто среднее. И у нас тоже два состояния – это нежить и жить.
– Ангел, – подсказал он, и его интонации мне не понравились.
– Да пойми же ты! Я не думаю в таких терминах. Это смотря по какой религиозной парадигме…
– Меня не интересуют парадигмы. Мне интересно одно: ты веришь в это или нет?
Перед моими глазами так ясно предстал вдруг облик Айса, как я запомнила его в последний момент, когда уходила, что в животе подвело. Я почувствовала, что мне неудобно сидеть у Ёма на коленях, и встала. Он не удерживал.
– Это неправильный вопрос. Вот ты веришь в то, что ты человек?
– Я человек. Вера тут ни при чём.
– Очень даже при чём. Наша субъективность своей ограниченностью полностью базируется на нашей внутренней фиксации, которую можно назвать верой с определённой долей условности…
Он тоже поднялся на ноги, мотая головой, будто у него вода попала в уши.
– Ты чего сегодня курила? Ты нормально говорить можешь?
– Могу.
– Так говори… Что там с твоей субъективной фиксацией? Скажи мне прямо: ты ангел или нет?
– Я не могу тебе так прямо ответить.
– А ты постарайся.
– Хорошо. – Я посмотрела на него. – Если ты просишь. Я жить.
– Господи! – Он страдальчески закатил глаза. Мне стало жалко его.
– Что ты к словам привязался? Это ж не суть, я ведь объясняю тебе, – затараторила снова. – Это вопрос восприятия. Вот ты, ты сам – человек или нет, как ты считаешь?
– Я не могу тебе так прямо ответить, – сказал он и вышел из палатки.
Я поняла, что за ним не имеет смысла бежать.
– Нет, нет. Подожди. Ты держишь неправильно. Вот та-ак, – слышался за кустами вкрадчивый голос.
– Так? – полнорото отвечали ему.
– Да. Дыши. Так…
Послышались нерешительные, неуверенные удары по варгану.
– Мягче. Женственней.
Сдержанный смешок.
Цезарь не выдержал и шагнул в кусты.
Там сидели Виксентий и Настасья с варганом в зубах. Лицо у неё было одновременно сосредоточенное и игривое, глаза свела к носу, будто старалась разглядеть инструмент. Виксентий был похож на обедневшего рыцаря, давно просадившего и имение, и доспехи, и даже коня, однако не потерявшего главное рыцарское достоинство – служения прекрасной даме. Он аккуратно поправлял
