– Всё пропало! – Юлик возвел очи и узрел окно. – О, крыша! Девочки, за мной, сейчас будет экскурсия на крышу.
Тут я поняла, что пора вмешаться:
– Не надо на крышу. Пусть так выходят.
– Ах, Цезарь!
– Ах, Юлий!
Прощания, поспешные объятия. Большие, трогательные глаза. О боги, как обе девы в этот момент прекрасны! Вот оно, то самое вещество жизни, неуловимое, неопределяемое, то самое, от которого у нежити кружится голова.
Я вспомнила Ёма, поцелуй в глаза и пришла в себя, вздрогнув.
– Юлий, я буду вас ждать!
– Настенька, я завтра позвоню!
– Ах!
Это вошёл Яр и столкнулся с ними на пороге. Они порскнули вниз по лестнице, как кошки. Брат с удивлением посмотрел им вслед.
– Что это было?
Мы молчали, как заговорщики. Яр пожал плечами и прикрыл за собой дверь.
– А вы отдыхаете, как я погляжу, – усмехается он, прохаживаясь по чердаку. Офис исчезает, как наваждение. Сначала ветшает диван. Затем рояль. Потом стены облезают, словно покрываются язвами. – Девственниц соблазняете. Ага. А как быть с тем, что я приказывал никого – слышите? – ни-ко-го живого сюда не пускать? Ни одной души. – Он падает на диван. Тот скрипит и прогибается. Ещё чуть-чуть, и мы его доломаем. Придётся тоже в гамаках спать, как наши ифриты. – А?
Юлик вжимает голову в плечи. Цезарь отводит глаза. Оба знают – нашкодили. И что даже если я буду их защищать, это вряд ли поможет.
Оглядывая их с лучезарной улыбкой, брат поднимается с дивана и подходит к роялю. Луч света падает на клавиатуру. Пыль красиво играет в этом луче.
– Ну что с вами делать? – говорит Яр и разбегается гаммой. Третья октава не держит строй. В пятой соль западает. Яр морщится. Разбегается снова. Рояль звучит как новый. Брат удовлетворённо кивает, начинает наигрывать. – Я слушаю.
Ифриты молчат. Яр играет джаз. Улучив секунду, пока он не видит, Юлик бросает на меня взгляд – как утопающий на красный спасательный круг на борту. Я делаю строгое лицо. Потом громко кхекаю и смотрю Яру в спину, готовясь что-то сказать в защиту этих остолопов. Но брат играет. Он так вдохновенно играет, что я уже понимаю – ничто им не грозит.
– Ладно. Так и быть. Я сегодня добрый. Прощу, – говорит он, и музыка повисает неразрешённым аккордом, неоконченной темой. Яр разворачивается и глядит на ифритов. – А сейчас быстро. Кыш отсюда. Чтобы глаза мои… – Манерным жестом вокруг лица он словно прогоняет пылинки.
Их не надо упрашивать.
– Слушаюсь, княже! – Цезарь в тот же миг исчезает.
– Будет исполнено в наилучшем виде! – не понимая от счастья, что говорит, выпаливает Юлик и пропадает следом.
Яр смеётся, оборачивается к роялю и играет с той же ноты, на которой оборвал. Прекрасно играет. Божественно. Значит, настроение то, что надо. Притопывает в такт. Заканчивает в мажоре.
Потом оборачивается ко мне. Я сижу на диване, уткнувшись подбородком в колени. Он вглядывается мне в лицо. Какое бы ни было у него настроение, меня он всегда поймёт.
– Хандришь, Яра?
– Хандрю, Яр.
– Тоскуешь?
– Тоскую. Брат, мне нужен варган. Может, ты мог бы… – поднимаю на него с надеждой глаза.
– Сделать тебе его?
– Да. Если не трудно… Всего лишь один.
Он смотрит пристально. Потом отходит. Разбрасывает ногами хлам у стены. Добирается до трубы. Поискав, наклоняется и поднимает уголёк.
– Хорошо. Каким ему быть?
Подходит к месту, где уцелела штукатурка. Осматривает критически, как художник – свежий холст. Белым платочком
