на этом всё прекратила. Мне было достаточно того, что я успела с них стянуть, продолжать дальше наше общение не хотелось. Но не тут-то было: они ещё ничего не сообразили, но трусливая злость зажглась в их глазах. Совсем нелогичная, потому что на их месте любое нормальное существо убралось бы подальше – даже медведь уйдёт, если ему показать своё превосходство, ему шкура дороже понтов. А человеку – нет.
Короче говоря, они кинулись на меня как по команде, все трое. И я считаю, что моё поведение полностью оправданно. Дважды они были предупреждены. Дважды. Сколько можно?
Ну и как только они сделали ко мне шаг, я их обратила. В собак. Точнее, я не знала, конечно, во что они превратятся, это никак от меня не зависело. Это то, что хранится у человека в душе. Никогда нельзя предсказать. Разве что заподозрить. Эти стали собаками – шавками, кто покрупней, кто помельче. Бухнулись передо мной на четвереньки – на четыре лапы то есть, калечный тут же завыл и поднял переднюю, сломанную. Посмотрели друг на друга – и взбесились. Начали выть, метаться, носиться по вагону. Цапать друг друга ощеренными пастями. Их охватила паника. Они скулили, лаяли, нападали на меня, но тут же отскакивали. Мне стало весело, я подобрала трубу и отмахивалась от них, загибаясь от смеха.
Электричка дёрнулась всем составом и остановилась. Двери разъехались, вошли двое полицейских – конечно, сейчас как раз вовремя.
– Вон! – крикнула я, и вся свора кинулась в раскрытые двери, чуть не сбив стражей порядка. Я смеялась, глядя, как катятся они по платформе, пегие, коротколапые, и исчезают в темноте.
За них можно не беспокоиться: набегаются, свалятся, проспятся, завтра с ужасом будут вспоминать, когда же так упились – очнулись неизвестно где, да ещё у одного рука сломана. Не столкнулись бы только с местной сворой: вот от них им достанется. К сожалению, это не исключено, но я ничего не могу с этим поделать. Мне до сих пор неприятно вспоминать историю с Актеоном, но я тут ни при чём – это судьба, это не я. Только этой мыслью и спасаюсь.
Метро оказалось закрыто, пришлось идти пешком. Ничего: от «Курской» до «Чистых прудов» недалеко. Очень хотелось скорее добраться до нашего чердака и перевести дух. Странный день выдался. Как начинался – так и заканчивается. Так и заканчивается, как начинался с утра.
Но я рано решила, что это всё. Не успела отойти от вокзала, как сзади послышались торопливые шаги, а потом что-то тяжёлое пролетело у меня над головой. Я инстинктивно присела. Кусок кирпича упал на асфальт в двух шагах и раскололся. Обернулась: меня нагонял какой-то толстяк, возбуждённый и потный.
– Стой! Стоять! – кричал он сдавленным шепотом, переваливаясь, как индюк. – Ой, нет, это… Окаменей! Окаменей!
Видеть, как он бежит, одышливо хватает ртом воздух, выпучивает глаза и суетится, было невыносимо смешно. Но я настолько опешила, что даже не рассмеялась. Я вгляделась и узнала его – это он сидел в вагоне электрички. Мне стало любопытно. Я выпрямилась и спокойно поджидала, когда он нагонит меня.
– Я тебя вычислил! Я всё видел! Я знаю, кто ты! – сообщил он, подойдя вплотную. – Ты теперь в моей власти.
Ага, вот к чему кирпич, смекнула я. Ну-ну. Чего только люди не придумают! Ладно, по крайней мере, не так травматично, как нож или серебряная пуля. Такой ритуал общения: увидел нежить – кинь в неё чем-нибудь. Очень хорошо. Но вот толстяк со своей стороны ритуал выполнил, а что делать мне, я не знала, поэтому молча продолжала на него смотреть. Он потерялся и залепетал:
– Я никому не скажу. Ты можешь мне верить: никому. Не скажу. Я. Но я это. Я, типа, нашёл тебя. Я всё понял. Ты теперь, типа, моя.
Последнее было сказано настолько тихо и неуверенно, что звучало вопросом. Я усмехнулась.
– Чего же ты хочешь от меня, человек? – спросила как можно мягче. Он побледнел. У него было розовое, безбородое лицо, курчавые волосы и водянистые глаза. Он был полон кровью, но она вся откатила и подвела его, как только он услышал мой голос.
– Тебя, – сказал он, вдруг охрипнув. И потянул руку. Я шагнула в сторону. Стоило его проучить. Но сейчас я была сыта и немного не в себе. И он мне был смешон. Сейчас разбираться с ним не хотелось.
– Мне надо тебя, мне всю жизнь исправить надо. Всю-всю! Мне всё обрыдло. Я свободы хочу. Ты же дашь мне? Дашь?
