– Эй, так чо, говорить сегодня будем? – Он потянулся ко мне, видно, хотел наушники вынуть. Я отстранилась и ударила его по руке.
– Не понял! – возмутился он, но больше развеселился: вот, началось что-то! Остальные тоже запетушились. – Ты чего ваще?!
– Видишь – мешаешь, – сказала я спокойно. – Встань и отойди.
– Ни х…я себе! – выдохнули они хором. Только мой собеседник, кажется, решил поразить меня своей воспитанностью и не выругался.
– А чего сразу – мешаешь? Уж и поговорить нельзя? Куда едем-то?
Я не ответила. Отвернулась к окну, не теряя бдительности. Может, ему всё же надоест и он уйдёт?
– Тут, короче, гляди, такая тема: хаза есть, затусим, айда, всё чики-пуки, бухло, зелень. А мы нормальные ваще, чо, видишь, всё как надо. Если чо, так щётки ещё будут, проблем нет, мы нормальные, мы не какие-то там.
На слове «щётки» я обернулась – я перестала его понимать.
– Если ты такой нормальный и со щётками проблем нет, я тебе зачем?
– А чо? Нормальная тёлка. – Больше ничего не сказал. Я чуть не расхохоталась – это, выходит, такой способ знакомства.
– Понятно. Спасибо за предложение. Только оно мне неинтересно. До свиданья.
– А чо? – повторил он. – Я не понял. Нормальная телега, чо сразу в отказняк-то?
Он начал заводиться. И свита его, притихшая и со скрипом вникавшая в наш диалог, опять захорохорилась. Прямо на глазах пухли, как тетерева на току. Главный стал снова мне расписывать, от чего я отказываюсь, а хор подпевал в кульминационные моменты: «А чо? Да ладно! Айда, короче!»
– Вовчик, да чо, короче, всякая м…да будет вы…ться, а ты терпеть? А не пора ли положить предел этому беспределу и взять ситуацию в свои руки, а заодно и её? Ребята, ну-ка дружно!
Это я перевожу на приемлемый русский то, что он говорил. Не люблю я мата – дурно пахнущий язык. Я даю себе право не понимать его.
Эту тираду – а за счёт ублюдочных междометий она звучала дольше и отрывистей, как собачий лай, – произнёс тот, что подсел ко мне первым. Шавка-подстрекало, тявкнул – и в кусты. Но свою роль выполнил: один из тех, кто стоял в проходе, вдруг качнулся в мою сторону, схватил за руку и дёрнул.
Это он зря сделал. Но он первый начал. Человек тоже в состоянии аффекта теряет контроль над собой. А мы теряем и того больше. И у меня есть оправдание. Во-первых, по мне в тот день стреляли. Во-вторых, я была голодная, не просто голодная, а очень голодная, долгим, зимним голодом нежити. В-третьих, Ём за весь день не позвонил. Это после вчерашнего-то. После Динары. После всего, что было. Не позвонил. Разве я могла думать о чём-то ещё? И наконец, подростки были агрессивные, а чужая агрессия нас питает.
Поэтому мой вам совет: никогда не нападайте на нежить. Никогда.
Он отлетел в проход и завизжал, держа руку перед собой: кисть болталась, как пришитая. Я быстро поднялась и обернулась к ним, став спиной к окну. Они тоже вскочили.
– Сука! Падла! Да я твою мать!.. – и тра-та-та.
Ори, ори. Ничего ты не сделаешь моей маме. И мамы-то у меня нет. И папы. Сирота я.
Тот, что был ближе, попытался наскочить на меня, но я легко оттолкнула его и обеими руками схватилась за поручень – металлическую трубу, ввинченную в верхний край лавки. Дёрнула. Раздался противный скрип металла, болты отлетели, и поручень оторвался с корнем – кто мог подумать, что он такой хлипкий?
В моих руках оказалась изогнутая труба с рваными краями. Они смотрели то на трубу, то на меня, но драпануть им что-то мешало. Я почувствовала омерзение. На меня смотрели глаза животных. Трусливых, подлых животных. Никогда не понимала людей, и, похоже, омерзение помешает мне их понять. Точнее, эту их жуткую ограниченность. При всех бесконечных задатках. При всём огромном запасе сил и возможностей. Они делают всё, чтобы поскорее себя этого лишить. Будто тяготятся. Ну и успешно лишают. Уже к двадцати в них может не быть ничего. Никаких задатков. Никакой силы. И вот глядят на тебя глаза животного. Тупого животного, которого засунули не в своё тело и заставили так жить. Жить и мучиться, без мысли и радости, травить себя ядами, изводить пустотой. Жить так, как звери никогда не станут. Сколько в этих глазах тоски! Будь моя воля, я бы из одного сострадания превращала бы их в зверей и отпускала обратно в Лес. Хотя о чём я: в Лесу на всех места не хватит.
В общем, мне стало до того противно, что я просто согнула трубу петлёй и бросила им под ноги. С каким удовольствием я бы
