Осторожно поглядывая по сторонам, Иван зашагал прочь, стараясь не свалиться в очередную яму и дышать как можно реже. Обогнул дымящийся панцирь сгоревшего танка, уткнувшегося порыжевшим от пламени хоботом в песок. За танком тянулась ребристая колея, по одной стороне которой погибшая машина раскатала железный язык разорванной гусеничной ленты. Снова воронка, россыпь гильз золотится в солнечных лучах, изувеченная взрывом телега тянет оглоблю в лазурное небо. Рядом – бесформенная груда горелого тряпья, истинное происхождение которой угадывается лишь по торчащему из рукава сжатому предсмертной судорогой кулаку. И тошнотворный густой запах, с каждым вдохом наполняющий легкие отравленным свинцом. Хочется уйти отсюда, но подошвы тянет к пропитанной чужой кровью земле словно магнитом.
Батальный пейзаж кончился столь же неожиданно, как и начался, и за ним вновь потянулась безрадостная и безликая степь. Хорошо, что здешние военные не жалуют противопехотные мины, иначе прогулка могла бы стать менее непринужденной, подумал Ударник, но на всякий случай дал себе зарок получше смотреть под ноги. Примерно через полчаса Иван устроил короткий привал, вытянул гудящие ноги, сделал пару глотков из фляги и, взглянув на часы, вновь взвалил на спину поклажу. Если расчеты верны, к вечеру он достигнет Ирбранда.
Старый рудник пришлось все же обойти стороной: здесь обосновался сурганский пехотный батальон. Прикрывая ладонью бинокль, чтобы не бликанул в лучах заходящего солнца, Ударник распластался на склоне песчаной дюны, разглядывая из своего импровизированного укрытия далекий Ирбранд. Между покосившимися строениями сновали серые полевые мундиры, торчали верхушки палаток, прохладный ветер доносил обрывки чужой речи и кисловатый капустный запах полевой кухни. Соваться туда сейчас не стоит: появление из ниоткуда человека в камуфляже сурганские вояки определенно воспримут как угрозу. Сначала пристрелят, а уже потом будут разбираться. Следовательно, придется идти через Гранц, а это, в свою очередь, означает неизбежную ночевку в степи. Что ж, не привыкать. Крупного зверья, за исключением человека разумного, тут не водится, так что опасаться почти нечего, если соблюдать осторожность.
Вскипятить воду на таблетке сухого спирта – та еще проблема, вот только лучшего топлива в пустошах не найти: уротропин горит почти бесцветно и в Центруме не разлагается. Слабый бледно-голубой огонек хоть и дает совсем немного тепла, но в сумерках чужого внимания не привлекает. А внимания Ивану сейчас как раз таки не хотелось. Расстелив на прохладной, не успевшей набрать тепла за день земле кусок брезента, он развернул скатанный плед из шерстяной ткани, не занимавший в рюкзаке много места, но способный защитить от ночной прохлады. Чай получился жидковатым, с противным горьковатым привкусом.
Горизонт на юго-западе сегодня багровел пуще обычного: там пылала осажденная Антария. А восточнее небосвод уже потемнел, на его иссиня-черном бархате щедро высыпали звезды. Звезды в этих широтах похожи на манную крупу: мелкие, колкие, почти не мигающие, они висят в ночном зените до самого рассвета и так же внезапно исчезают, испугавшись восходящего солнца. Иван дал себе зарок проснуться засветло и сомкнул веки. Если повезет, к полудню можно дошагать до Гранца.
Чем меньшее расстояние оставалось до города, тем сильнее Ударника охватывала тревога. Через несколько часов после восхода солнца он набрел на проторенную и наезженную колею, петляющую меж холмов в нужном ему направлении, вот только по сторонам открывались пейзажи, ничуть его не радовавшие. Сначала он увидел огромную железную бочку из-под рапсового масла, совсем свежую, без малейших следов ржавчины, с сурганским гербом на примятом боку. Потом чуть не споткнулся о валявшийся на пути тяжелый танковый трак, а сама колея превратилась в неширокий проселок, вспаханный множеством гусениц. Наконец дорога обогнула пару приземистых построек явно сельскохозяйственного назначения: окружавшие небольшой двор строения представляли собой, по всей видимости, амбар и кузню. Покосившиеся ворота распахнуты настежь. Возле опорной балки Иван разглядел труп крупной лохматой собаки в потемневшей луже крови и разбросанную по земле пригоршню стреляных гильз, а через верхнюю перекладину были перекинуты два отреза пеньковой бечевы. В одной петле висел, покачиваясь, пожилой мужчина с опухшим посиневшим лицом, рядом, чуть ниже, женщина в разорванном до пояса простом крестьянском платье. Стиснув зубы и отвернувшись, Иван ускорил шаг.
Опасения оправдались. Над низким мостком через окружающий Гранц неширокий ручей, более похожий на сточную канаву, на самодельном флагштоке реял голубой стяг с золотистым молотом на фоне пшеничных снопов. Ниже красовалась аккуратно прибитая к перилам деревянная табличка, поперек которой кто-то тщательно вывел краской через трафарет сурганскую надпись «ValgOtte!» – «Стой!». Для пущей наглядности в центре непропорционально большой «О» безымянный художник намалевал предостерегающе вскинутую ладонь. На том берегу Ударник разглядел бруствер из набитых песком мешков, из-за которого выглядывало хищное пулеметное рыло. Однако расчет на боевой позиции отсутствовал: оставив на земле тяжелые каски и нацепив вместо них серые кепи с короткими козырьками, трое сурганских солдат сгрудились возле мирно дымящей походной печи. На Ивана внимания никто не обратил: вояки оживленно болтали с раскрасневшейся девицей в форме полевой медсестры, а та то и дело заливалась звонким смехом, сверкая игривой улыбкой. Проходя мимо, Ударник обнаружил и причину этого безудержного веселья: один из сурганцев,
