До сумерек всего ничего, но я не несусь по лесу сломя голову, а едва-едва тащусь. Надо вернуться домой прежде отца, но мне как-то не по себе. Я и так не рассказала отцу про мальчика и розы — а теперь, значит, утаю, что встретила настоящего живого дракона? Ну нельзя же так! Тем более что дракон может помочь нам победить колдуна.
И все же я помню, как строго — даже сердито — дракон требовал, чтобы я молчала, и при мысли о том, чтобы рассказать все отцу, у меня начинает сосать под ложечкой. Когда я в следующий раз увижусь с Бату, то изо всех сил постараюсь убедить его, что отцу можно все рассказать. Втроем-то мы уж точно избавим Брайр от колдуна.
А может, ничего страшного, даже если я все-таки расскажу отцу? Он ведь все знает, он даже объяснит, как работает эта клятва на крови. Но если я скажу, что повстречала дракона, тогда уж придется признаваться и в том, что я без разрешения, средь бела дня уходила из нашего безопасного домика. Нет уж, об этом как-нибудь в другой раз.
Я буду защищать дракона всеми силами, но смогу ли я промолчать?
Теперь у меня тянет в груди, сжимает горло — я вспоминаю, как дракон назвал меня сестрой. Я всегда была единственным ребенком. И до сего дня даже не знала, как мне хотелось бы брата или сестру. «Сестра» — это общие секреты, теплота и нежность. Интересно, а для дракона это слово означает то же самое?
Я настораживаюсь. Позади на дорожке слышны мерные шаги и хруст листьев под ногами. Я запрыгиваю в крону ближайшего дерева. Я чую отца еще прежде, чем он показывается. Сердце бьется где-то в горле. Не хочу, чтобы он знал, что я уходила без разрешения. Я распахиваю крылья и лечу к дому. До нашей живой изгороди рукой подать, и через несколько минут я вбегаю в дом.
Так, теперь отдышаться, и отец ничего не заподозрит. Под тявканье Пиппы я устраиваюсь в любимом кресле собачонки, достаю книгу, которую читала у реки, и просматриваю названия глав, надеясь найти что-нибудь о драконах.
Я хочу знать о них все.
Скрипит, открываясь, входная дверь. Входит отец. Он принюхивается, наклоняет голову к плечу и смотрит на меня.
— Как там наш ужин?
Пропади все пропадом! Я и забыла про ужин! Горшок, в котором должно булькать овощное рагу, висит пустым над очагом. Я виновато захлопываю книгу — потом прочту.
— Прости, папа, я зачиталась — такая интересная книжка!
Я показываю ему книгу и хлопаю голубыми — разумеется, голубыми — глазами.
— Ничего, детка, поужинаем позже обычного. Да и я кое-что прикупил на рынке. Будь добра, почисти морковку.
Я ставлю книгу на полку, и тут отец останавливается и меня оглядывает.
— Дорогая моя, ты где была?
От винтиков в шее разливается горячая волна.
— Как — где? Я все время была тут.
От лжи во рту становится кисло.
— Но у тебя вся юбка в грязи и ноги!
Тут еще и Пиппа сует свой нос, обнюхивает меня, но ретируется, встретив мой взгляд.
— Я… наверное, я испачкалась, когда поливала розы. — В голове и в душе у меня лихорадочная каша, но язык исправно делает свое дело. — Я, наверное, замечталась, и даже не заметила.
Я смеюсь над собственной якобы глупостью, в полной уверенности, что меня выдаст бросившаяся в лицо кровь.
Отец качает головой:
— Послушай, с тебя же грязь сыплется. Давай-ка я займусь рагу, а ты приведи себя в порядок. Ужин с грязью — не самая вкусная штука, верно?
Он целует меня в лоб — неужели не чувствует, что лицо у меня просто горит?
Он мне поверил. Я соврала, а он даже ничего не заподозрил. Это, наверное, еще хуже, чем иметь секреты.
Я мчусь в умывальную и как могу быстро чищу одежду. Вскоре я возвращаюсь в кухню, переодетая в синее платье и черные кожаные тапочки — чистые, конечно. Рагу уже вовсю кипит над огнем. Идущий от еды запах согревает душу и будит во мне чувство вины. Надо мне было вернуться раньше и приготовить ужин для отца. Он же по меньшей мере полдня провел в дороге. И верно, устал, ведь он уже немолод.
— Папа, сядь, — говорю я, сгоняя Пиппу с его кресла. Птицтерьер ворчит, но потом прячется под кресло. — Ты сиди, а я буду помешивать рагу.
Отец тепло улыбается. Мне от этого становится только хуже.
