ее использовать не сможет.
— Уже увез? А почему Дэррелл не взял с собой еще одну девочку?
Отец кривится так, словно съел на завтрак тухлое яйцо.
— Людям обычно не нравится находиться рядом с мертвыми. Живым от этого неуютно.
Я смотрю на собственные руки, потом на хвост. Их бьет мелкая дрожь.
— Может быть, уносить надо тех, кто болен не слишком тяжело? Они же выживут? — По лицу снова катятся слезы. Еще одной смерти мне не вынести.
— Да, пожалуй, так будет лучше. Подстрахуемся. — Отец похлопывает меня по спине и вручает миску каши. — Вот, поешь. Сегодня ночью тебе понадобятся силы.
Я вяло ковыряюсь в каше. Есть мне совсем не хочется. Я могу думать только о той бедной девчушке, о ее изжелта-бледном лице. И еще о Рене. Я бросила его одного. Хоть бы с ним все было хорошо.
Меня терзает одна мысль: если мой яд так сильно подействовал на последнюю девочку, он ведь мог навредить и Рену? Или другим девочкам?
Я не хотела причинять им страдания, не хотела! И отец не хотел тоже. Я смотрю, как он возится у очага, а потом садится в кресло с книгой. Отец наверняка все предусмотрел. Мой яд — не отрава, он лишь погружает в сон. Несчастной девочке просто не повезло.
Но тревожные мысли о Рене по-прежнему не дают мне покоя.
К тому времени, как мне все-таки удается домучить кашу, я принимаю решение. Я должна убедиться, что с Реном все в порядке. Я найду его сегодня ночью. Поговорю с ним. Познакомлюсь с ним по-настоящему, так, как не познакомилась с умершей девочкой.
После обеда отец оставляет меня у очага с книжкой, а сам отправляется на рынок в деревню, что за лесом и рекой. Это довольно далеко, и к тому времени, как он вернется, я уже буду лететь в Брайр за новой девочкой.
А значит, вся вторая половина дня принадлежит мне.
Я подрезаю розы и стараюсь думать только о них. Но вопреки обыкновению нежные цвета и ароматы не приносят мне покоя. Мысли мечутся, не в силах ни на чем задержаться. Шею сзади покалывает, и картина перед моими глазами сменяется другой, которую я вижу чужими глазами.
Лепестки моих любимых алых роз падают на белый мраморный пол. Пронзительный крик прорезает воздух, тает постепенно, словно дым. На полу среди лепестков лежит женщина, но лица ее я не вижу. Вижу только золотые волосы и прекрасное шелковое платье голубого цвета.
Это та самая женщина, которую в самом первом своем воспоминании я назвала мамой.
Мне хочется протянуть руку, перевернуть ее, увидеть лицо, но воспоминание быстро развеивается, оставляя по себе лишь сосущее одиночество, которое свивается клубком у самого сердца и не собирается уходить.
Видеть знакомый дом и сад мне сейчас совсем не хочется, но куда же тогда идти?
В какой-то момент я осознаю, что миновала изгородь и направляюсь к реке. Мысли в голове несутся, словно речные струи.
Не хочу быть одна. Хочу обрести утешение рядом с тем, кто понимает меня и знает, кто я есть.
Он назвал меня сестрой. Это слово непрестанно всплывает у меня в памяти, почти так же часто, как слово «мама».
Была ли мама у умершей девочки? Будет ли она горевать о дочери? Или, может быть, у нее была сестра, с которой девочка делилась секретами? Я заботилась бы обо всех моих девочках как о сестрах, если бы только отец мне позволил. Если бы только та малышка не умерла. Если бы только я могла это исправить. Если бы сумела ее вернуть.
Тут ко мне приходит идея, крепнущая с каждым шагом. Я знаю, что спрошу у дракона, если он меня сегодня найдет. И если мне достанет храбрости.
Я устраиваюсь на берегу реки — спина тонет в мягком зеленом мхе, ноги в воде. Щурюсь на солнце, глядя, как облака в ярко- голубом небе складываются в картины. Внутри у меня пустота, а вокруг солнце и радость — как странно. А бедная девочка ничего этого уже не увидит. Не увидит своих родных, не побежит по улицам Брайра. Меня переполняет горечь. А я никогда больше не увижу маму — ту женщину из моих воспоминаний. Память играет жестокие шутки, подбрасывает кусочки прошлого, которое мне никогда не вспомнить целиком.
Слезы текут по щекам, падают на мох. Я закрываю глаза, чтобы их сдержать, но не могу. Если не остановлюсь, скоро буду реветь в три ручья.
