— Бутылка рома плюс сильное сонное снадобье. Полезная штука.
Он ведет меня по коридорам, и наконец мы оказываемся на улице, в долгожданной темноте. Я чувствую себя так, словно вернулась домой. Все-таки Брайр всегда был для меня ночным городом.
— Иди, — говорит Рен, — беги.
Я больше не могу сдерживаться.
— Рен, зачем ты мне помогаешь? Меня все ненавидят, а ты — нет, почему?
Щеки у меня пылают, глаза щиплет, я не могу дышать в ожидании ответа.
— Потому что я тебя знаю.
Глаза уже словно огнем жжет.
— Ты меня не боишься?
Он издает нервный смешок.
— Честно? Боюсь. Но я же понимаю, почему ты ничего не рассказала. Я бы на твоем месте тоже молчал.
Ото всей этой путаницы у меня начинает болеть голова.
— А как же…
— Ш-ш, тихо! Кто-то идет! — шепчет он. — Беги скорее!
Он хватает меня за руку, тащит в переулок, и я быстро и радостно мчусь прочь. И только вопросы, на которые я так и не сумела получить ответ, по-прежнему тяготеют надо мной…
День пятьдесят шестой
Отец, наверное, с ума сходит от волнения. Мне стыдно, что я ему не поверила и нарушила так много его запретов. Но я не могу вернуться домой. Сейчас — не могу. Когда я вспоминаю, что отец хотел отослать Рена в Белладому, мне становится не по себе. Иногда мне кажется, что отец немного не прав. Если, конечно, он вообще может ошибаться.
Но ведь с горожанами все вышло, как он сказал, — они действительно меня боятся и ненавидят.
Светает. Я подлетаю к реке, опускаю ноги в воду, смотрю, как утреннее солнце играет на волнах, и думаю, что хорошо бы увидеть Бату. Он один из всех хочет видеть во мне… меня. Этих ожиданий не обманешь. А вот ожидания отца я обманула, и Рена — тоже. Их печальные лица так и стоят передо мною даже здесь, среди прибрежных цветов и трав.
Мои мысли все время возвращаются к Рену и к его внезапной забывчивости. Что с ним такое случилось? Может, его подчинил себе колдун? Но зачем колдуну нужно, чтобы Рен забыл, как застал меня с девочкой на руках? Если только Рен должен был забыть что-то еще…
И тут меня ослепляет ужасом.
Рен ничего не помнил о нашей первой встрече, когда я его ужалила, и когда я его ужалила во второй раз, в памяти у него тоже ничего не осталось. Девочки, которых я приносила в башню, не помнили ни меня, ни того, как они туда попали. Стражники всякий раз пугались моего чудовищного вида так, словно видели меня впервые, а ведь я жалила их каждую ночь много ночей подряд.
Дело во мне.
Единственное, что есть общего между ними всеми, — я их жалила. Мой яд не просто усыпляет людей, он заставляет их обо всем позабыть. Я начинаю дрожать. Почему отец мне этого не сказал? Не знал? Или это непредвиденный побочный эффект?
Я погружаю пальцы в мох и в отчаянии их сжимаю. Что делать? А что тут поделаешь? Я не могу изменить себя, а мой яд — это, по-видимому, часть меня.
Я чую дракона прежде, чем он появляется передо мной, — влажный, отдающий металлом запах ни с чем не перепутать. Бату проявляется из воздуха великолепный, как всегда. Сияющая чешуя отражает солнечные лучи, словно тысяча зеркалец, а огромные кожистые крылья укладываются вдоль спины. Дракон устраивается поудобнее. Золотые глаза поверх огромной морды смотрят на меня с приязнью.
Я не очень понимаю, как дракон перемещается в пространстве, но зрелище это просто завораживает. Если драконы сотворены из магии, значит, магия не всегда зло.
Он фыркает и опускает морду так, чтобы наши глаза были на одном уровне.
