– Ты почему здесь?
– За смертью я тебя посылала, что ли? – на корню прервала беседу Лукерья. – Воду давай… А девицу я выставила за дверь. Потому что негоже ей голого мужика разглядывать.
Полупуд и в самом деле лежал на скамье в чем мать родила, а Лукерья обтирала его, как лошадь, пучком сена. Причем именно в том месте, которые мужчины предпочитают без нужды не демонстрировать.
Хотя нет… Не там. Но близко. Рана у Василия оказалась на бедре. Глубокая, рваная… но не сквозная. Вскользь…
– Чего застыл? Никогда раньше раненого не обихаживал? Тогда смотри и учись. Сперва травами пот и грязь надо снять. Лучше всего столетником… А уже потом с водой приступать. Оставляя вокруг раны с ладонь место сухим. Здесь, если мякоть свежая, не воспалившаяся, можно языком и губами сукровицу собрать. Только осторожно, почаще сплевывая. В ране может быть яд… чего доброго, сам отравишься… – Лукерья не просто объясняла, а показывала. – И только после этого можно промыть ее горилкой…
Пробка из сучка гулко выскочила из горлышка и по амбару, перебивая ароматы трав, поплыл густой сивушный запах.
– Ее ведь не зря оковитой назвали… говорят, с чужеземного означает «вода жизни». Во как…
Лукерья наклонила куманец над раной и щедро плеснула в нее водки. Причем попала живая вода не только на рану. Даже я поморщился. А Полупуд открыл один глаз, шумно втянул носом воздух и прошипел:
– Эй, кто тут криворукий добро переводит? Это ж не ячменная брага? Чистое пшеничное вино!
Потом со стоном приподнялся, опираясь на левую руку, и попытался правой дотянуться до Лукерьи. Но рана в бедре все же была серьезная, глубокая, а не царапина, и казак, чертыхнувшись, опустил руку.
– Эка оказия, не слушается тело… Ты уж, красавица, сама меня напои, не погнушайся. С таких ручек и яд амброзией покажется.
Твою дивизию! Вот уж не ожидал. Полуживой казак, едва вернувшись, можно сказать с того света, заигрывал с молодицей. А эта гром-баба млела и таяла от его взгляда, как старшеклассница на институтской вечеринке.
– Благодарствую… – Василий вытер усы. – Добра горилка… А чего это я, как святой на облаке, даже без исподнего возлежу?
– Так грязная одежда… – потупила взгляд Лукерья, краснея, как девочка. – Да и какая там одежда. Рванье одно… Пойду завтра деткам что-нибудь купить, заодно и вас, пан-казак, приоденем.
– Деткам, ну-ну… – дернул себя за ус Полупуд. – Что ж, не возражаю. Но и телешом лежать несподручно. Дайте, что ли, хоть поясом подперевязаться… Его-то, надеюсь, не выбросили?
– Не, туточки он…
Молодица нагнулась и быстро подняла с пола широкий кожаный ремень.
– Вот… Только зачем он вам… – лукаво стрельнула глазками. – Таком видному… пану… нечего стыдиться или прятать.
– Кхе-кхе… – прокашлялся Полупуд, хотел усесться удобнее, да видимо, снова разбередил рану и не сдержал стона. – Горилка у тебя, хозяюшка, знатная. Но мне, если твоя ласка на то, молочка бы холодненького испить?
– Это можно… я мигом, – прожогом подхватилась молодица и выметнулась наружу.
– Огонь-баба, – одобрил Василий, глядя вслед.
Потом посерьезнел взглядом и притянул меня к себе.
– Слушай сюда, Петро. Семен Типун, кажется, погиб… Как и хотел… в воде Днепровой. Царствие ему небесное. Я – ранен… В седло еще с неделю не сяду. А дело, порученное нам кошевым, осталось незавершенным. Так что теперь тебе его наказ исполнять. Хоть и не казак ты еще, новик. Да только в бою все равны, – и ни стрела, ни пуля звания и чина не спрашивают. Понимаю, не готов ты еще, но больше некому…
– Василий…
– Молчи, Петро… и слушай! Пока мы вдвоем только. В поясе этом… – подтолкнул ко мне. – Деньги. Много… Золото… и письмо… Ты молодец, хорошо с письмами от Хасана придумал. Ими и пользуйся. Но если они вдруг не помогут. Добудь это… что в поясе зашито. Оно от кошевого Серка крымскому хану Гирею. Хан давно уговаривает казаков перейти под его руку. Вольности все сберечь обещает, земли, что Войско Запорожское своим считает – за казаками оставить. Веру не трогать… лишь бы казаки от короля ушли и южные рубежи Польши да Московии открытыми оставили. Понимаешь?
– Предательство… – нахмурился я.
– Тю на тебя, дурень скаженный… Не предательство, а уловка. Иван пишет хану, что слова его серьезные и такого же отношения требуют. Что он подумать должен, с куренными и иной старшиной посоветоваться… Хан и такому ответу рад будет, а гонца, добрые вести доставившего, щедро наградит и отблагодарит. Смекаешь?
