– Мне кажется, или в доме дохлятиной воняет?
Супруга вздохнула и кивнула:
– Да, Пахомушка. Ты как всегда прав. Опростоволосилась я… А что попахивает, так от твоих шкур еще не такой смрад идет. И вообще, ты знаешь сколько верст до Умани?
– Откуда? – пожал плечами муж. – Я же никогда там не был… и Касьяну сказал, что нет у меня в тех местах родни.
– Две седмицы пути… если торопиться… а с чумаками и того дольше. Немудрено испачкаться и запылиться… Ничего, сейчас умоются, одежку сменят и будут как новенькие… – объяснила Лукерья. Потом встала, откинула крышку сундука и достала оттуда небольшой куманец[37]
– Как скажешь, – покладисто согласился мужичок. Видимо, смекнув, что никто ему не помешает и потом, и сейчас глотнуть оковитой[38]. Ласковый теленок, как известно, две титьки сосет… а кто много говорит – голодный ходит.
Глава шестнадцатая
Как же мало надо человеку для счастья. Всего лишь бадейка горячей воды с какими-то травами для душистости и чистая рубаха. Олесе пришлась впору одежда Пахома, а я свободно разместился внутри рубахи Лукерьи. Обновка была расшита по вороту большими маками, но я же не навсегда, временно, пока своя одежда не просохнет.
За помывкой последовал роскошный завтрак. В виде огромной болтанки, боюсь даже представить себе, сколько туда вбухали яиц, на мелко рубленной копченой свинине и обильно приправленной зеленым луком. С хлебом хозяева тоже не скупились, выставили целую ковригу. Хоть и вчерашнего, но очень вкусного хлеба.
А взамен потребовали только нашу историю…
Давая время мне собраться с мыслями, Олеся начала рассказ с того дня, как сама оказалась в плену. Как и о любой трагедии, затрагивающей большое количество людей, лишь об одном нападении татар на ее родной Рогатин можно было говорить весь день… Главное, не забыться и не спутать вымысел с реальностью. А вот с этим у Олеси были нелады.
Поскольку девушка говорила о себе, то эмоции захлестывали с головой, и она то и дело путала имена, место и время. Сбивалась и, пытаясь загладить оговорку, запутывалась еще больше.
Пока спасало ситуацию только одно, и слепому было понятно, что девушка рассказывает чистую правду, а если утаивает что-то, то совсем незначительные мелочи. Но и это было ни к чему. Слишком уж хорошо отнеслась к нам Лукерья. А женщина она неглупая – если заподозрит обман, может и перестать быть столь добродушной и ласковой. Что до ее недалекого муженька, то Пахому сейчас было и без нас хорошо. Он тихонечко сидел в углу, то и дело поклевывая сизым шнобелем. Жена слово сдержала, рюмку поднесла. Да не привычный мне наперсток на ножке, а добротный стакан. Граммов на триста…
Поэтому, набив живот под самый вершок, я положил Олесе руку на плечо:
– Ну, будет… будет… Зачем душу рвать. Ведь не воскресишь этим никого. Давай, родная, поешь, а я продолжу…
Олеся спорить не стала. Ей и в самом деле тяжело было переживать трагедию семьи заново, ну а Лукерья только руку сменила, на которую опиралась щекой. Чтоб теперь на меня смотреть.
– Должен я повиниться перед тобою, хозяйка… Не всю правду мы тебе говорим…
Женщина чуть прищурилась и кивнула:
– Это я уже поняла… Ждала только, продолжите врать или одумаетесь. И ты, Петро, верный выбор сделал. Потому что я уже призадумываться стала… Знаешь, как люди говорят? Кривдой весь мир обойдешь, да назад не воротишься. Так что за язык не тяну, но врать больше не надо. Я не поп, исповеди не жду… Не хотите все как есть рассказать – вот вам Бог, а вот порог. Как пришли, так и уйдете…
Фу ты… Вовремя я.
– Да мы и не думали обманывать… И все, что Олеся сейчас говорила, чистая правда. Только происходило не в Умани, а другом городе. Чуть подальше… И сестрички ее действительно в плену, а мы идем в Кафу, чтобы постараться выручить их…
– Вот теперь мне все понятно… – всплеснула руками та. – Сдурели… оба. Куда вас черт несет? И девочкам не поможете, и сами пропадете ни за козью душу!.. Одни, в чужом краю… Или вы в Крыму бывали и по-турецки или по-татарски балакать умеете?
Мы с Олесей дружно мотнули головами.
– Ну вот… Так что даже не думайте! Никуда я вас не отпущу…
– Я не оставлю сестер?! – вскочила Олеся.
